Ваша жизнь больше не прекрасна

Мир вокруг снова вел себя недружелюбно, и это было знаком возвращения к норме, потакая природному недоверию и рождая новый порыв любви к родному очагу. Чистые краски, которыми рисовалось будущее, казались при этом не только прекрасными, но и истинными. Чем страшнее становился карнавал, тем увереннее люди доверялись будущему. Более того, все были убеждены, что именно за такое будущее они и голосовали и речь идет просто об исполнении их воли, что воспринималось одновременно как Божий промысел. То, что власть не только уважает, но и старается следовать народному вкусу, сомнений не было. Недавно выпустили новый словарь, в котором вошедшие в массы причуды словоупотребления, дававшие повод для издевок просвещенным лингвистам, были теми же лингвистами признаны нормой. Слово «кошмарить», год назад пущенное в оборот одним из президентов, теперь каждый мог найти в словаре после слова «кошма».

Сказать ли еще, что все это была и моя жизнь, мой карнавал, моя родина. Меня давно подташнивало и мутило, но я свыкся с этим состоянием, считая его благородной реакцией организма на фальшь мироустройства. Вокруг были такие же раненые и контуженные, и, прекрасно зная, что все источники вокруг отравлены, я, как и они, просил, не выходя из бреда, только одного: «Пить!»

Все происходящее казалось нереальным, будто я со стороны наблюдал за тем, что делает и чувствует человек, носящий мое имя, а сам в это самое время страдал во втором ряду от бездарности постановки, и только понятная заинтересованность не позволяла покинуть зал.

Все оценки стали по преимуществу эстетическими, поскольку ход сюжета обсуждать не приходилось. Но уж в этом знатоки давали себе волю. В достаточной ли мере, например, наказана соседняя страна и не выглядит ли наша запоздалая принципиальность проявлением братовой обиды? Не дождавшись ответных чувств, брат вынужден теперь камуфлировать финансовую твердость драматической патетикой, вместо того чтобы с самого начала прагматично разделить имущество и перевести отношения на юридическую почву. Вечное наше прекраснодушие и родственные приоритеты, которые вынуждают, в конце концов, и при спасении жопы больше заботиться о сохранении лица.

Во всех этих разговорах упрека было не больше чем обращают его к щедрому и любвеобильному дядюшке, который вынужден был пустить по миру неблагодарного сына, прижитого от любовницы, в пользу законной семьи.

Короче, новости во всем этом не было для меня никакой, но я впервые попал туда, где готовился глюкогенный отвар, и теперь был готов заглянуть в глаза неслыханному коварству и хитроумию, равно как и встретиться с лабораторной вдумчивостью и сермяжной прямотой тех, кто больше нашего озабочен судьбами страны, но, может быть, ошибся в расчетах. Увы, в своих ожиданиях я был еще глупее, чем в своих поступках.

Пора, однако, вернуться в кабинет Пиндоровского, досказать суть происшествия и рассказать о том, что произошло дальше.

В безупречно отлаженном механизме жизнеустройства со временем обнаружился изъян, за которым большинство ученых признало онтологическое происхождение. Организованные контрасты превратились с годами в некое иллюзорное крошево, которое уберегало человека от опасного для жизни страдания, но не давало, как выяснилось, и полноты удовлетворения. Таким образом, щадящая социальная терапия неожиданно привела как бы к обесточиванию организма или к тому, что в физике называют усталостью металла, вызванному не грубыми повреждениями, а циклически повторяемыми напряжениями.

Человек засыпал на ходу. Можно сказать и так: он портился. Как портятся продукты с просроченным сроком годности. Недовоплощенные эмоции накапливались в организме вроде гнилостных бактерий.

Даже те малые силы, которые необходимы для передвижения в комфортно устроенном пространстве, не успевали возобновляться. Для их восстановления нужны были стрессы радости, в формулах которых по определению присутствовали негативные эмоции, вроде разочарования, отказа, угрызений совести или чувства собственного несовершенства, но люди уже привыкли себя щадить. «Берегите себя!» — призывали с телеэкранов комментаторы, облизывая с губ пену. Индустрия шоу, достигшая виртуозных вершин и обслуживающая все возможные социальные и психологические ситуации, обнаруживала, к сожалению, свою неэффективность — болезнь прогрессировала.

Под угрозу, между прочим, был поставлен главный постулат общественной философии, не прописанный в законах, но тем более значимый. Если бы его можно было вербализовать, то звучал бы он примерно так: всё поправимо. Иначе говоря, социальные мероприятия и психологические тренинги так успешно противостояли метафизическим законам, что, в конце концов, последние стали считать отмененными. Муниципальная помощь старикам должна была превратить старость в прижизненный рай, в клубах одиноких сердец склочники и аутисты обретали свое счастье, в кабинетах релаксации изживалась раковая симптоматика поисков смысла жизни.

С помощью социального статуса человек получал чувство достоинства, за усовершенствованием имиджа шел в Модный дом, деньги давали право на талант, который долгие годы не хотели признавать недоброжелательные родственники и завистливые чиновники, большие деньги — на славу и неподкупную любовь стадионов. Дело дошло до того, что картавые дикторы стали гордиться своей картавостью, вроде как рыжие своим редким пигментом. Те и другие видели в этом знак избранности. У дикторов тут же нашлись подражатели, комплексующие по поводу ординарности своего произношения.

Надо отдать должное, все это создали люди, хорошо знающие свое дело и досконально изучившие человека. Наступивший кризис, однако, уже не удавалось скрыть, и, как врачи, следящие за угасанием пульса, говорят о больном, эти могли сказать о своем народе: мы его теряем.

Наука доказала, конечно, что синдром хронической усталости (СХУ) имеет вирусное происхождение, и на этом поднялась целая отрасль медицины. Были открыты герпес-вирусы № 7 и № 8, не говоря уж о вирусе Эпштейна-Барр, поражающем прежде всего детей, и в девяноста процентов случаев инфекция протекала бессимптомно. Но медикаментозные средства действовали невразумительно, и в любом случае требовалось повышение синтеза дофамина, то есть улучшение качества жизни, что было возможно только при натуральном переживании. Однако даже в словарях обозначающие эти переживания слова: восторг, радость, счастье, любовь — съезжали в разряд устаревших, во всяком случае, всерьез принимать в качестве лечебных средств то, что вся предшествующая культура не сумела толком осмыслить, было бы странно. К тому же (снова и снова) высокий градус радости предполагал такую же интенсивность в чувствах негативных, что могло стать угрозой государственной безопасности, а этого ни один разумный человек допустить не мог.

Если у одной части общества СХУ проявлялся сравнительно безобидно: низкотемпературной лихорадкой, першением в горле, чесоткой, расстройством сна и неразвивающейся беременностью, то другая вызывающе худела и испытывала приступы беспричинного раздражения. К последним и относились «храбрые мозгляки», вызвавшие в свою очередь замешательство и возмущение Пиндоровского, рука которого заметно дрожала на невидимом пульте.

Мозгляки считали кощунственным тратить деньги на перекраску фасада. В условиях мирового кризиса такую роскошь не могут позволить себе даже американцы, говорили они. Лозунги носили политический характер: «Фасадная акция фасадного правительства», «Больному нужен не маникюр, а лекарства», «Нечего размахивать руками, когда штаны падают», «Долой партию жуликов и воров!». В связи с последним лозунгов генеральная партия подала иск в суд за оскорбление, но в связи с недоказанностью того, что пощечина была отправлена именно по их адресу, дело прекратили.

Экономическое положение страны мозгляки рисовали в самых драматических тонах. Среди прочих упреков власти был и такой: «Нам горько за наших соотечественников срочников, а также сверхсрочников, которые коротают последние дни и часы в заплеванных больницах без милосердия и смены постельного белья…»

К ним присоседились группы поменьше, иногда это были даже одиночки, которые требовали переправить выделенные деньги на конкретные нужды: операцию больному ребенку, ремонт аварийного дома, дезактивацию ртути, из-за которой жители заводского поселка страдают кровяным поносом и не могут отличить по запаху картошку от ананаса. Какой-то старичок обещал выйти с плакатом «Целебрекс = смерть!». Он утверждал, что благодаря этому препарату жена его, страдавшая остеоартрозом, умерла от кровоизлияния в мозг. Была здесь и группа родителей детей с ограниченными возможностями, которая призывала издать закон, запрещающий употребление в сатирических программах слова «дебил».