Ваша жизнь больше не прекрасна

Сам этот эффект незримости до сих пор не получил научного обоснования. Потому что никакими чудесами вроде шапки-невидимки тут и не пахло. Шпионы продолжали оставаться объектами визуальными (потому и сохранялась опасность пасть жертвой непредсказуемого возмущения), но в то же время их как бы и не было.

Дело в том, что даже и клинически не освидетельствованные жители были уже в той или иной степени подвержены закатным изменениям организма. Отчасти это было следствием массовой пораженности вирусом СХУ, о котором шла речь, отчасти уже результатом работы хтонического центра.

У граждан происходила разбалансировка функций. Один, например, в упор смотрел на объект, но не видел его, другой видел, но при этом ничего не слышал, третий и слышал, и видел, и в сенсорном отношении оставался на высоте, но связать все воедино не мог, путался, как ребенок, который ставит бок о бок кубики с сюжетами из разных сказок, соблазняясь исключительно их геометрической совместимостью.

С абстрактными понятиями вроде справедливости, толерантности, глобализма или голодающей Африки все обстояло благополучно, хоть жонглируй, а с объектами близлежащими — беда. Вплоть до несчастных случаев, когда человек знает, например, что балка у него в доме прогнила и стала до того плодородной, что на ней можно сажать огород, а все же хочет сначала досмотреть финал по регби и дожать коробку с пивом. Очевидцы потом рассказывают, каким сосед был добрым, каждое воскресенье ходил в зоопарк кормить обезьян, а сам он терпеливо лежит в это время под осколочным скелетом дома и, может быть, дышит учащенно в надежде на удачу кинологов.

Шпионы тоже, конечно, не лезли на рожон. Они знали, что наделены слабой вибрацией и почти полным отсутствием тепловых свойств, так что у некоторых обывателей их близость вызывала только слабое беспокойство, по поводу которого те в связи с вышеназванными причинами не умели дать себе отчет.

В ЧЛ, между тем, шла активная подземная жизнь, главной целью которой было продление века земной цивилизации, за чей счет, собственно, и кормились хтоники. Здоровье ее поддерживалось уже не какими-то внеположными целями вроде светлого будущего, не колокольным звоном и даже не паразитированием на идеях технического прогресса, а всем, что помогало поддерживать тонус, создавая каждый день новые эмоциональные стимулы и умышленные нервные контрасты. В цене были специалисты широкого профиля.

В одном и том же бюро создавали совместно с косметологами нового кумира, затем с позором сажали его на скамью районного суда (благо любители посещать судебные заседания, могли делать это теперь, не вставая с дивана) и одновременно пиарили движение «В защиту тигров», штаб которого базировался в северной столице, или шумно разрабатывали проект по музейной консервации древних канализаций. Всемирная отзывчивость русских достигла в эти годы своего апогея. Наше отечество из последних сил готово было принять у себя не меньше половины всех мировых соревнований и форумов.

При курсах политкорректности, которые были для всех обязательны, существовала лаборатория, где осуществлялось моделирование брутальных и истероидных столкновений на основе личной неприязни двух или нескольких национальностей. Наиболее расторопным сотрудникам удавалось совмещать две должности: консультанта по презумпции невиновности и эксперта по презумпции виновности. Тут же работал Совет безусловной безопасности (СББ), консолидирующий население при помощи терапии локальных встрясок.

Особый секретный отдел (ОСО) сосредоточил свои исключительные силы на бесперебойной работе управленческого аппарата. О методах работы этой организации ходили разные слухи, за утечку информации грозило досрочное исчезновение. И все же поговаривали, что в основе сложноструктурированных действий ОСО лежало «правило мошонки», которая, как утверждали неназванные источники, имела семь слоев защиты. Если сказать в общих словах, «секретчики» должны были так скоординировать действия всех отделов и обеспечить такую степень умышленности контрастов, чтобы при всей эффективности они не смогли повредить главную мошонку.

Первые годы существования ЧЛ в новом качестве были временем расцвета искусств, с помощью которых параллельно решалась задача сокращения безработицы среди трудоспособных артистов, художников, музыкантов и писателей с недостаточным средним образованием. Независимость от цензуры, однажды провозглашенная, отслеживалась строго, единственное условие: произведение должно было соответствовать общему курсу терапии, за который народ голосовал рублем. Это был процесс естественной эволюции. На смену жестким формам рока пришел софт-рок, который плавно слился с популярной эстрадой.

Так называемая серьезная литература была признана окончательно утратившей актуальность. Процесс этот начался давно, общественный приговор нужно было лишь зафиксировать. Не только прежние сюжеты для современного потребителя нуждались в дешифровке, но и строй чувств классических авторов, под обаянием которых находилась еще часть литераторов, катастрофически не совпадал с матрицей нового человека. Это сказывалось в самых даже простых вещах. Например, в известном признании Пушкина: «Как дай вам Бог любимой быть другим» тинейджеры видели иронию или, в крайнем случае, кокетство, что приводило к глумлению наиболее опытных остряков. Проблема эта оказалась сложнее, чем экзотичные атрибуты на полотнах Возрождения, украинизмы у Гоголя или не подкрепленная внятной мотивировкой ревность царицы Астис к бедной девушке Суламифь (в эпоху тотального промискуитета это выглядело более чем странно). В конце концов известная уже нам разбалансировка организма, которая не позволяла надолго сфокусировать внимание, окончательно вывела эту проблему из области эстетических дискуссий.

Актеры больше не тратились на грим. Храм искусства можно было сравнить с сельским клубом, где все от завхоза и зрителя до примы были свои, и прима Машка, напроказив прошлой ночью с соседом, под гогот односельчан наутро рассказывала эту историю, только в образе Нюрки. Художественные подробности при общей известности факта по-особому волновали эстетически развитых зрителей. Совпадение искусства с жизнью было практически стопроцентным, однако оставалось место и для фантазий. Мир становился компактнее, перегородки превратились в чистую условность, души забегали в чужие тела отогреться и обменяться наблюдениями, было нескучно.

Система театра переживаний ушла в прошлое, ею больше не пользовались. Зрители обладали большим пассивным багажом культурных ассоциаций. Психологическая виртуозность только дробила впечатления и мешала запустить в ход механизм узнавания. Достаточно было показать палец, сгибающийся от ветра, пущенного изо рта, пустить нашатырную слезу, надеть буденовку, положить на авансцену срубленное дерево или обдать ветром под марш кумачовое полотнище, чтобы зрители плакали и смеялись, погружались в эпоху и выстраивали в памяти ряд известных символов.

Классическая музыка осталась лишь в качестве фоновой, будя ностальгические воспоминания об островках гармонии в эпоху тоталитаризма. Живопись и пантомима нашли себя в области перформанса. Наглядная материальность возвращала приглушенное художественными символами чувство реальности. Намеки на секс больше не впечатляли искушенных зрителей, система табу вызывала скуку, нюансы отдавали инфантильностью. Получая товар, народ имел право знать, за что он платит деньги.

Мелодрамы с утра до вечера текли по ТВ знойной рекой. Каждый день на прилавках появлялись новые детективы, которые сочинялись побригадно в целях обеспечить бесперебойное производство.

Поэты держались ласточкиными стайками, поддерживая друг друга, чтобы невзначай не сесть на землю, с которой природа не научила их взлетать. На лету они делились друг с другом своими снами, столь же замысловатыми и прекрасными, какими бывают все фонетические сны наяву. Инструментария, с помощью которого их можно было бы разложить на осмысленные фрагменты, не порушив при этом драгоценную бессмыслицу, пока не изобрели. Потому что для каждого стихотворения пришлось бы придумывать не только индивидуальные законы поэтики, но и специальную грамматику. Попробуйте с помощью старых учебников проникнуть, например, в глубину такого высказывания: «Собора именительный падеж Наполовину скрыт в стрептомицине». Или: «И женщина течет, скелет поправ…» Впрочем, феминистки относились к таким наблюдениям, как ни странно, вполне благосклонно.