Василиса Опасная. Воздушныи? наряд пери

– Спасибо, – сказала я, наконец.

– Теперь жар-птица спокойна? – спросил ректор. – Я заслужил поцелуй?

– Что? – я изумленно вскинула голову, и к моим губам прижались мужские губы – горячие, твердые, жадные.

Я закрыла глаза, полностью растворившись в этом поцелуе. Мелькнула досадливая мысль: опять Вольпина со своими чарами… Но в следующую секунду я забыла думать об этой недоделанной пери. Потому что то, что сейчас происходило – это было по-настоящему волшебно. Совсем не так, как когда мы расколотили все яйца. Тогда была крышесносная страсть, а теперь… что-то нежнее, что-то мягче, но в то же время – сильнее.

Приподнявшись на цыпочки, я обхватила ректора за шею, боясь, что волшебство закончится. Но он сам обнял меня за талию одной рукой, а другую положил мне на затылок, перебирая волосы, пропуская пряди между пальцами.

– Терпение, – шепнул ректор, когда мы оторвались друг от друга, но не разомкнули объятий. – Наберись терпения до конца года.

– Яснее – никак? – спросила я, блаженно уткнувшись ему в грудь. – Всё так хорошо, как раз время покончить со всеми партизанскими войнами.

– В конце года я уйду с поста ректора «Ивы», – сказал он, поглаживая меня по голове.

– Что?! – я отпрянула от него, и всю романтику как рукой сняло. – Вы свихнулись?

Кош Невмертич прислонился к стене, скрестил на груди руки и усмехнулся.

– Да нет, ещё в уме, – сказал он. – Всё уже решено. Попечительский совет принял мою отставку и поддержал кандидатуру барбары Збыславовны на должность ректора.

– Точно – свихнулись… – я смотрела на него почти с ужасом.

– Почему же? Всё очень удачно складывается. Теперь я смогу сосредоточиться на своих обязанностях по охране Особой тюрьмы, а Барбаре Збыславовне не помешает карьерный рост.

– Мне казалось, институт много значит для вас.

Он опустил ресницы, улыбаясь уголками губ. Опять далекий, опять холодный, опять непроницаемый. Как бы мне хотелось понять, что творилось в его душе? Что он чувствует, когда говорит, что оставит «Иву»? Так ли всё удачно сложилось?

– Ты много для меня значишь, – сказал он отрывисто.

Теперь уже я закрыла лицо ладонями, как Анчуткин, и застонала.

– Если это из-за меня… – начала я горячо.

– Это мое решение, – не дал он мне договорить. – Приказ уже подписан. Я сложу обязанности ректора в конце учебного года, тридцать первого мая. Надо подождать совсем немного.

Подождать. Немного. А потом? Потом не будет ректора и студентки. Потом будут просто Кош и Василиса. Мне стало жарко, и я потянула ворот кофты, чтобы вздохнуть. Ректор наблюдал за мной, а я никак не могла решить – хорошая это новость или плохая.

– Когда это вы успели все провернуть? – спросила я.

– Во время новогоднего бала в «Приме». Я, Морелли, Царёв-старший и председатель Верховного Совета.

– В ресторане? – слабым голосом произнесла я.

– В «Седьмых небесах», – подтвердил он.

– Обманула… опять обманула… – сказала я, в сердцах пристукнув кулаком по ладони.

– Кто обманул?

– Морелли, – пояснила я с нервным смешком. – Баюнов показал мне вас в ресторане и сказал, что вы там с Мариной на романтическом ужине.

– И ты поверила? – он спросил это как-то слишком холодно, слишком отстраненно. А ведь только что улыбался и так жарко меня целовал.

– Нет, не поверила. Но, может, вам не надо уходить…

– Кош! – из ректорского кабинета раздался скрипучий голос – он резанул по ушам даже через закрытую дверь.

– Иди к себе, – сказал Кош Невмертич и быстро поцеловал меня в губы. Потом не удержался – и поцеловал ещё раз, уже дольше, настойчивее. Оторвался нехотя, прочертил указательным пальцем по моим губам, щеке, коснулся волос. – Всё будет хорошо.

Он зашел в кабинет, кивнув мне на прощание, а я пошла в общежитие. Вернее – поплелась, спускаясь со ступеньки на ступеньку медленно, останавливаясь на каждом лестничном пролете, чтобы подумать.

Всё будет хорошо.

Хорошо.

Будто бы.

Бросил «Иву»? Он же так над ней трясся! И бросил – из-за меня?.. Тогда получается, с тридцать первого мая – никаких больше «нельзя», «не положено», «потерпите, Краснова»?! Да это же здорово.

Но здорово не было. И никакой радости не чувствовалось.

Получалось как-то всё не так. Он опять решил всё за нас. Принёс себя в жертву, выходит. А разве мне нужна была эта жертва?..

26

На следующий день «Иву» перевернула очередная новость. Вернее – две новости. Первая – у Вольпиной изъяли фотографии студентов «Ивы», и её допрашивали и проверяли особисты. А вторая – лекции Облачара до конца учебного года будет вести Щукина. И если новость про Вольпину произвела впечатление только на меня, исчезновение Облачара обсуждали долго – со смехом и шутливыми предположениями, куда мог сбежать профессор. И с кем.

– А где Милян Маркович? – спросил Царёв, когда Ягушевская пришла объявить о замене.

– А это вам знать не обязательно, – с очаровательной улыбкой ответила Барбара Збыславовна. – В дела волшебников нос совать опасно, Царёв. Можно голову потерять.

– Не пугайте! – засмеялся он. – Мы тут только рады, что профессор Бормотун решил передохнуть. Он ведь на Мальдивы уехал? С какой-нибудь фотомоделью?

Студенты засмеялись. В другое время я бы тоже посмеялась – Облачар и фотомодель! Красавица и чудовище! Но смешно не было. Или не было настроения для смешного.

Ягушевская погрозила Царёву пальцем и, проходя мимо меня, сказала:

– Вашу фотографию не нашли, Краснова. Но, возможно, всё не так трагично, как вам показалось.

Я кивнула, ничего не ответив. И так было понятно, что вряд ли Кариночка прячет мою фотку под подушку. Ещё меньше поводов для смеха.

Анчуткин плюхнулся за стол рядом со мной и впервые за последнее время заговорил – тихо, таинственно:

– Облачара схватили особисты. Это он привел в институт не зарегистрированную особь класса «Эс».

Привел зохака?..

Я вспомнила, как однажды вечером Облачар открывал калитку лже-Быкову. Я видела это, когда сбегала к ректору. И вообще… эти двое постоянно ходили вместе. Кто показывал зохаку институт? Облачар. Кто говорил: мне нужны гарантии? Опять Облачар. Какие такие гарантии?

– Борька, что происходит? – спросила я, посмотрев в глаза Анчуткину. – Ты-то откуда это знаешь?

– Не знаю, – он наивно вытаращил глаза. – Но теперь тут везде особисты, охраняют институт. Снаружи, прям, цепью стоят. Я сам видел.