Ватутин
Шрифт:
Ватутин скинул с себя китель, вышел в сени умыться.
А по деревне уже прошел слух о его приезде. Со всех сторон к дому Ватутиных шли люди, чтобы взглянуть на земляка, поздороваться с ним, побеседовать.
Но прошло и десяти минут, как дом стал наполняться гостями.
Ватутин едва успевал пожимать руки, здороваться, отвечать на слова привета.
Пришел, протиснулся сквозь толпу и встреченный на дороге дед Тимофеи. Старик так торопился сюда, что совсем запыхался. Услыхав, что в деревне Ватутин, генерал, он сразу же сообразил, кто окликал его из машины.
— Данте же, соседи, и мне на него посмотреть, — говорил теперь он. — А я-то думаю, что за генерал катит!
— Здорово, Тимофей Ананьевич! —
— А что ж, здорово! — ответил старик, подходя к Ватутину. — Вот теперь я вижу: значит, это генерал от инфантерии.
Ватутин обнял Тимофея и поцеловал.
— Садись за стол, Тимофей Ананьевич. Выпей чарочку!
— Это мы можем… Вполне… С возвращеньицем… А ордена где? — спросил старик, придирчиво осматривая генеральский китель, на котором не было орденов.
Ватутин улыбнулся, а Вера Ефимовна, обиженная за сына, обрушилась на Тимофея:
— Что ж ты думаешь, у него орденов нет? Да у него, может, одних медалей три ряда!..
— Полно, мама… — продолжая улыбаться, успокаивал ее Ватутин. — Я, Тимофей Ананьевич, только на парадном мундире ордена ношу. А сейчас война… Вот победим, тогда на праздник к вам и приеду со всеми орденами… Пей, Ананьевич, да закусывай. Я тебе еще налью.
Вокруг засмеялись:
— Тимофей на слово не верит… На зубок хочет ордена попробовать!
— Угощайтесь, угощайтесь! — звал к столу гостей Ватутин. — Кто там у дверей, подходите ближе, садитесь!..
— А ты со мной выпьешь, Николай Федорович? — спросил Тимофей Ананьевич.
Соседи, поначалу немного смущенные — хоть и свой человек, из одной деревни, да как-никак, а генерал, надо соблюдать уважение — постепенно освоились, стали веселей и проще.
Заговорили о колхозных делах. И Ватутин подробно стал расспрашивать, сколько лошадей и коров осталось, много ли домов разрушено, кто ранен, кто убит, что пишут земляки с фронта, что думают теперь колхозники делать, как будут восстанавливать хозяйство, чем засеют поля, хватит ли до нового урожая картошки.
Беседа затянулась. Вера Ефимовна ревниво поглядывала на соседей, окруживших сына, и шептала Лене:
— Что за народ такой! С сыном не дадут поговорить! Так бы сейчас всех по домам и разогнала.
Ватутин услышал, ласково посмотрел на мать, прислонившуюся к печке. И она сразу утешилась: стало быть, помнит о ней, хотя и говорит с другими. Слезы горделивой радости заволокли ее глаза. Вот ведь полный дом людей, и все пришли к ее сыну, а он такой сильный, молодой, объясняет им все толково.
— Ты скажи, Николай Федорович, только правду, — спросила молодая колхозница: она стояла у притолоки, теребя уголок белого платка, — а сюда, к нам, немцы еще могут прийти?
— Они сюда уже никогда не придут! — решительно заверил ее Ватутин. — Живите спокойно.
Тимофей Ананьевич втихомолку опрокинул в рот еще рюмочку, отправил вдогонку кружок колбасы и решил порассуждать.
— Вот погляжу я на тебя, Николай Федорович, — начал он, — генерал с погонами! А вот я в русско-японскую воевал. Тоже был у нас генерал, так его «ваше высокое превосходительство» звали, и у него пять поместьев было и три дворца. А у тебя дворец так дворец! — и Тимофей весело развел руками.
Ватутин засмеялся, хлопнул старика по плечу:
— Что ж, значит, я генерал не настоящий?
— Нет, ты наш генерал, настоящий. Только вот в старое-то время разве генерал со мной за одним столом сидел? Да если бы генерал в мою хату вошел, я бы со страну под амбар залез. Ей-бо! Помню, в русско-японскую послал меня поручик Елисатов за водкой в офицерское собрание. Бегу сломя голову: потому строгий поручик был. Вдруг слышу — рычит кто-то у меня за спиной: «Стой, чертов сын!» Остановился. Вижу: подходит генерал пьяненький, еле на ногах стоит. Таращит на меня глазища: «Вот
как ты, прохвост, царю и отечеству служишь?..» Молчу, а сам чую — пропал! «Какой роты, какого полка?» Отвечаю. «Что хочешь: по морде или но губвахту на пять суток? Выбирай, чертов сын!» Стою, а в голове рассуждение. «Ежели по морде, — думаю, — то в роте не надо докладывать, а если арест получу, то еще в роте добавят». «По морде, — говорю, — ваше превосходительство». Он как развернулся, хрясть меня вот сюда, в переносье, ажно искры у меня из глаз посыпались. Я стою, моргаю, а он засмеялся и пошел себе дальше. За что он мне двинул, до сих пор не знаю. Такой почтенный был генерал царской службы! — Тимофей налил себе еще рюмочку. — А ты — наш генерал! — заключил он с убеждением. — Мы тебя признаем. Только ты своих земляков не забывай, колхозу нашему помоги.— Молчи, Ананьевич! — набросились на старика со всех сторон. — Совсем совесть потерял. Не слушай его, Николай Федорович! У тебя своих дел много.
— Как не слушать, коли он правду говорит, — улыбаясь, сказал Ватутин. — Уж если генерал свой, то и должен колхозу пользу приносить. Тут не поспоришь. Помогу, дед Тимофей, обязательно помогу. — Ватутин встал. — Ну, друзья, надо мне собираться в дорогу.
— Возьми, Николай Федорович, и меня с собой, — сказал дед Тимофей. — Я ещо повоюю. Я старый солдат. В русско-японскую…
— Сиди-ка ты дома, старина, колхозу ты человек нужный. Скоро сеять надо. Повоюй лучше за урожаи, а на фронте вместо тебя мы повоюем.
Ватутин подошел к матери и обнял ее.
— Ну, прощай, мама! Пора ехать.
Провожать Ватутина вышли все, кто был в доме. Он пожал десятки протянутых к нему рук, поцеловал на прощанье мать и сестер, сел в машину.
Вездеход медленно покатил вдоль деревни. Вот уж он за околицей и помчался полем, на котором чернела бархатистыми пятнами и дышала под солнечными лучами пробившаяся из-под снега земля.
Ватутин сидел молча. Он увозил в своем сердце радость встречи с матерью, с односельчанами, тепло родного дома.
Кому принадлежит лето
Ватутин распахнул окошко, глубоко вдохнул свежий воздух и вернулся к столу. Но и за столом ему не сиделось; он вновь подошел к раскрытому окну и молча глядел на далекие поля, покрытые зеленью всходов.
Вот уже две недели его не покидало дурное настроение. Ставка не утвердила его плана. Даже больше — сказали, что он не учитывает реальной обстановки, его действия, если с ними согласиться, скорее приведут к поражению, нежели к победе.
А дело было в том, что гитлеровское командование, стремясь взять реванш за Сталинград, начало сосредоточивать крупные силы, располагая их большими группировками на севере у Орла и на юге — близ Харькова и Белгорода. От Орла враг мог нанести удар в сторону Москвы, в то время как южная его группировка под Харьковом заслоном стояла на пути наших частей, мешая им наступать на юг и на юго-запад, по направлению Донбасса и Левобережной Украины. Фронт от Орла и до Харькова был круто изогнут, выдавался далеко на запад и в истории получил название Курской дуги. Обороняли северную часть этой дуги наши войска Центрального фронта, которым командовал Рокоссовский, а южную — Воронежский фронт, куда вскоре после окончания Сталинградской битвы Ставка вновь направила Ватутина.