Вавилонская яма

Желудок ведь, что ТЭЦ для горожан: не поступает тепло и "тело" города застынет, особенно в сильные морозы.

Вспомнилось, кстати, в то время прочитанное в какой-то книге ещё в школьные годы: "Вот человек, которого мы вчера видели здоровым, сегодня - в жару и без сознания; и тело его содрогается в холода, хотя он укрыт несколькими тулупами". Посмотрела на себя в зеркало и не узнала: очень сильная перемена произошла за двое суток - расплата за эксперимент. Разные методы борьбы не помогали, а может кое-что вредило, как у Прокла ("спускали родимого в прорубь, под курячий клади насест, всему подчинялся, как голубь, а плохо: не пьет и не ест")

От проруби и от насеста, конечно, я была далека, а что касается "не пьет и не ест" - вполне было достаточно. Была на волосок от "скорой помощи", а не решилась только потому что надеялась на русский авось - само пройдет и не хотелось ложиться в больницу. Помогло одно немудреное лекарство, приготовленное по всем правилам медицины, и хотя нельзя сказать, что болезнь как рукой сняло после того, как употребила его три раза, как и требовало предписание на пачке, но прошло быстрее, чем постепенно, и "грозы как будто вовсе не бывало, все как и прежде тихо и спокойно стало" (откуда сия цитата, никак не вспомню, ведь "цитата как цикада", как выразился совершенно точно мой случайный и кратковременный сосед, сосланный за "вредные" стихи в наш гостеприимный городок).

А теперь, почти в заключение, несколько слов о сверхсоленых продуктах вообще. Взять, например, селедку. В детстве я думала по простоте душевной, что данная рыба называется селедкой, потому что она соленая, от слова "соль", "засоленная". Большинство продуктов от порчи сохраняет именно соль, в то же время соль убивает до отвращения натуральные вкусовые качества любого продукта. Случилось мне как-то купить в магазине банку грибов, но они были настолько соленые, что один гриб только и пролез с трудом в горло. И ещё помню два случая: отведала капусты и грибов домашней засолки (примерно в апреле месяце прошлого года), то и другое, что называется, объедение, само в рот лезло. И что удивительно: приготовляли две разные хозяйки, проживающие за тысячи километров друг от друга, а рецепт, вроде, один.

На вопрос многих людей, кому довелось отведать того и другого, рассказать, раскрыть секрет отличной засолки, маринации, почему-то не поделилась ни та, ни другая.

А что, если бросить клич через массовую печать, через "Макулатуру и жизнь", к примеру, откликнуться умельцам, настоящим специалистам по засолке различных продуктов? Пусть была бы дороже продукция, но главное - вкусовое качество!

Если бы древних египтян, которые всегда говорили про капусту, что она залог здоровья, веселья и долголетия, угостить квашеной капустой с прилавка продуктовых магазинов нашего города, они бы тотчас переменили мнение о капусте или хотя бы о специалистах, которые руководили засолкой.

Природа не насыщает солью ничто съедобное, только сахар, везде сахар (найдется крайне редко кислое или горькое), и что ещё было странно, даже мясо рыб и других животных, обитающих в горько-соленой морской воде, остается пресным.

А вообще-то, если и необходима соль организму, то не в таких, наверное, дозах, как мы её употребляем ежедневно с пищей по пословице "на вкус и цвет товарищей нет".

На этом заканчиваю описание частного моего события. В заключение один вопрос на другую тему, причем без шуток. Откуда происходит слово распущенность? Значение его знают все, а о происхождении я что-то слышала, а когда прочитала недавно в календарном листке о своеобразных обычаях у одного из индейских народов, населяющих Бразилию, подумала: наверное оттуда оно к нам и пришло. Написано в календаре так: "Если женщина из племени апина носит длинные волосы, это верный признак, что её муж находится в длительной отлучке. Но как только он возвращается, почтительная супруга тут же укорачивает волосы, собирает их в пучок", и в связи с этим у меня возник ещё один вопрос: муж, уезжая, советует жене носить длинные волосы или это её личное дело? А также: после его возвращения она сама укорачивает волосы или - по совету мужа?

Впрочем, дело ихнее, индейское. Пусть делают, как хотят.

На этом заканчиваю писать о своем и чужом.

3 марта 1979 Надежда Васильевна Витковская".

Смешно ли тебе, дорогой читатель? А Гордину было куда как грустно, совсем другие вопросы шевелились, как мураши, в его голове, но об этом в иной раз.

И не имеет ли поп-певица Алена Апина отношение к этому загадочному индейскому племени?

Гордин не успел ответить ни на то чердынское письмо возможно своей дальней родственнице, ни поразмышлять о певунье, воплотившей облик "Ксюши в юбочке из плюша", ему пришлось превозмогать боль и страдания от ушибов и ранений, постоянно мечтая оказаться в другое время в другом месте.

Тем временем выяснилось, что в той же палате находился на лечении его двойник, Гордин Владимир Степанович, со сквозным пулевым ранением правого плеча и переломом костей носа, полученным в ту же самую злополучную ночь, когда, кстати, убили Влада Листьева.

Оказалось, что Степаныч жил уже несколько лет в Латвии, в Риге, будучи собственным корреспондентом "Макулатурки", но отделение прибалтийских государств заставило его, видимо, окончательно переехать в столицу, где он служил сейчас ответственным секретарем журнала "Влад". Журнал выходил, как положено, раз в месяц и приносил одни убытки. Сотрудники, вернее, руководство журнала выживало за счет сдачи в субаренду двух третей общей площади, выделенной редакции, некоей спортивной фирме, занимающейся помимо большого тенниса экспортом сырой нефти и продуктов её перегонки в Прибалтику и далее - в Западную Европу, а также благодаря щедрым вливаниям иностранных гуманитарных фондов.

Владимир Степанович Гордин, внешне похожий на несколько постаревшего Бориса Немцова, только в очках, зарвался и перестал делиться с главным редактором и двумя его замами, присвоив себе только за последний квартал втихую двадцать восемь тысяч долларов, за что и получил пулю. Живучий его организм однако быстро справился с испугом и работал сейчас на выздоровление. Властные люди все такие, выноси их вперед ногами, все равно оживут и ухватятся за ручку двери или за косяк. Вот, например, Крезина, глава городского школьного образования - пуля ей чуть глаз не выбила, а она через несколько дней уже проводила селекторное совещание с директорами школ и детских садов, боясь хоть на миг выпустить руль управления.

В палате № 9 и произошло наконец знакомство наших двойников. Выяснилось, что у них и впрямь немало общих знакомых: Иван Черпаков, Антон Черепков, Савелий Стульчаков, даже Ионыч и Чимша-Гималайский в разное время пересекались с обоими Гордиными. Только Сержантов был у Владимира Михайловича свой собственный, отдельный враг, как отдельный санузел. И что тут собственно удивительного, только ботинок знает о дырке в носке.

IV

Опять с утра льет дождь, и только во второй половине дня проглядывает солнце, радостно преображая серую унылую действительность. Конечно, мне следовало бы написать классический роман с запоминающимися литературными типами, навроде Обломова или Базарова, с судьбой и любовью, с умными, а подчас и бестолковыми разговорами, а я сочиняю сейчас, как Бог на душу пошлет, вплетая любое лыко в строку.

Читать ничего не могу, кроме газет, а они похожи сегодня точно так же, как и до перестройки. Только раньше газеты были однотипно благостны, а сегодня - мрачно безрадостны. Чужую прозу рассматриваю словно под микроскопом, переползая медленно от слова к слову, от строки к строке, маленькие взрывы мыслей подбрасывают, меня уже трясет как грузовик на ухабах, никакие рессоры не спасают. Неужели это я лихо читал с трех лет и притом целыми абзацами, как англичанин Маколей, со скоростью, необходимой для перевертывания страниц. Куда делось умение быстрого чтения? Как кафкианская сороконожка я разучился ходить, разучился двигать телескопическими глазными яблоками, смотрю только в одну точку.

Стихи тоже не волнуют. Современные поэты резко разучились сочинять, разве эта манная каша или бусы из колючей проволоки - поэзия? Слабо им написать, кибер-поэтам, не просто талантливо и профессионально, а до душевного ожога волнующе! Если Лермонтов действительно первый надсон русской литературы, как заметил мой коллега-энтомолог, то Евтушенко определенно её последний надсон. Сам он подарил мне книгу своих статей с трогательной надписью: "такому-то имярек, последнему человеку, который ещё верит, что я поэт". После моего робкого вопроса-протеста: неужели действительно "последнему"?
– он хитро прищурился, осклабил зубы, снова глянул на меня оценивающе: не придуриваюсь ли я, не ерничаю ли, и удовлетворенно вписал: "может быть". Может быть, последнему. Где-то в моей неохватной библиотеке лежит эта книжка с нацарапанным автографом, если, конечно, её не стащили, как на выставке в библиотеке уперли книгу Виктора Астафьева "Кража". И правильно, зачем так называть книгу, это же подталкивает.