Вавилонские хроники

– А тебе мало? – огрызнулся я. – Хотелось боя быков и человеческих жертвоприношений?

Мурзик помолчал немного. Пожал плечами. Поглядел на себя в зеркало, висевшее в вестибюле. Видимо, никаких перемен в себе не обнаружил и растерялся окончательно.

Я вытолкнул его из дверей управления, и тут мы увидели, что облака над Городом разошлись и проступило солнце.

И тотчас же все заиграло. Небо наполнилось лазоревым сиянием. Далеко за Рекой вспыхнула золотом башня Этеменанки. Глубокой синевой заиграли изразцы у храма Иштар.

По Евфрату медленно шел лед. Ослепительно-белые льдины проплывали по черной, будто маслянистой воде, с легким шорохом касались берегов, потрескивали и шумели, налетая на быки мостов.

– Ух ты!.. – прошептал Мурзик.

Я потащил его в косметический салон – прокалывать ухо. Мурзик не сразу догадался, куда мы идем, а сообразив – замялся.

– Что? – сурово спросил я.

– Ну… – пробубнил он. – В общем, там… это… А зачем это, а?

Я вытащил из кармана золотую серьгу в форме полумесяца и покачал у него перед носом.

– Помнишь, Хашта?

– Это… мне, что ли?

– Разве ты не такую носил?

– Ну… – не стал отпираться Мурзик.

– Идем, надо ухо проколоть.

Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.

– Хочешь? – спросил я, кивая на бистро.

Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.

Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.

Мы поели гамбургеров на площади Наву. Уютный ресторан был построен пять лет назад, на месте рабских бараков. Во время мятежа мар-бани здесь погибли десятки вавилонских граждан, отброшенных толпой на колючую проволоку под током.

Потом поели еще мяса из открытой жаровни в квартале Литаму. Взяли пива.

И еще пива.

И еще…

К вечеру мы набрались. Бездумно бродили по весеннему Вавилону, обнявшись и передавая из рук в руки бутылку, немузыкально горланили песни времен мурзикова сотника, пытались снимать девочек, озорничали и в конце концов чуть не утонули в Евфрате.

Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:

– Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!

– Хашта… – сказал я, простертый на лавке. – А я не хочу… чтоб блудница… сдохла.

– Сдохнет! – упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. – Непременно сдохнет!

– А я не хочу! – выкрикнул я со слезой. – Кого я ебать буду, если она… сдохнет?.. Я дохлую… не буду…

– Другая народится, – утешил меня Мурзик. И плюхнулся рядом со мной на скамейку.

Я сел, хватаясь за него. Повис у него на плечах тяжелой тряпкой. И мы снова запели, раскачиваясь в такт:

– Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, кому вы, блядь, теперь сдалися…

* * *

Я проснулся в своей постели. Голова у меня болела. Рядом со мной на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Плохо соображая, я схватил стакан и жадно приник к нему.

На кухне заворочались. Донесся тихий смех.

– Анна-Лиза? – крикнул я.

– И эти две потаскушки тоже, – отозвался голос Мурзика.

Женский голос захихикал.

– Одна! – крикнула женщина из кухни. – И не Анна. И не Лиза.

– Цира!

Ну конечно, она. Тискалась с Мурзиком на его неудобной складной кровати.

Я сел на диване, подтянул трусы и взялся за свои джинсы.

– Мурзик, – сказал я укоризненно, – у тебя когда-нибудь бывает похмелье?

– Не, – сказал Мурзик, появляясь в комнате. Цира, приплясывая сзади, висла у него на плечах. – Ну как, полегчало?

Я застегнул последнюю пуговицу на ширинке.

– Принеси еще сока, а?

Мурзик повернулся к Цире. Та отлепилась от его спины и упорхнула на кухню.

– Открой ставни, – сказал я.

Мурзик подошел к окну и снял ставни. Хлынул веселый весенний свет. Золотая серьга блеснула в ухе моего бывшего раба.

– Это ты меня домой донес? – спросил я хмуро. И поднял с пола рубашку.

– А кто еще?

Цира уселась рядом со мной на диване и подала мне стакан с холодным соком. Стакан запотел. Я начал пить, из-за холода почти не разбирая вкуса. У меня сразу заломило зубы.

Цира погладила меня по спине и удобно устроила голову у меня на плече.

– Что надо? – спросил я.

– А просто так… – сказала Цира и вздохнула.

Так началось утро нашего последнего дня.

* * *

К полудню я окончательно пришел в себя. Мурзик скормил мне две противопохмельные таблетки, на всякий случай принял одну сам (я настоял). Пока мы собирались, Цира сидела, поджав ноги, на диване – в пушистом свитерке, в голубеньких джинсиках – и играла с котятами.

Наконец все было готово. Я остановил клепсидру, чтоб зря не капала, выпустил кошку с потомством на лестницу, написал маме записку, и мы трое вышли на улицу.

Цира шла посередине, цепко держа под руки Мурзика и меня. Мы добрались до офиса фирмы «Энкиду прорицейшн», поднялись на второй этаж. Сегодня у нас был выходной – день Шамаша. Поэтому никого из посторонних в здании не было.

Нас встретил Ицхак. Он был немного бледен и дергался больше обычного – нервничал.

– Проходите наверх, ребята, – сказал он. – В лабораторию. Луринду готовит там кофе.

– Что с шестым Энкиду?

– Мы с Булькой вчера нажрались, – сообщил Ицхак. – Я притащил его в офис.