Вчера

– Что? Она записывала, как они занимались сексом? – Рот у Хамиша – разверзшаяся пропасть.

– Именно. Шантаж, я считаю.

– Но для чего?

– Я должен дочитать ее дневник.

– Ну хорошо, Эванс – чертовски темная фигура, – говорит Хэмиш. – Оттого и хочется показать на него пальцем. Но все равно без результатов вскрытия мы не можем заключить, что это убийство. Пока что на теле Эйлинг не обнаружено ни одного признака внешних повреждений.

– Да ну, бросьте, Хэм…

– В учебнике криминологии написано, что нельзя делать скоропалительных выводов о естественной или насильственной природе смерти, равно как о личности виновного.

Я вздыхаю. Хэмиш возвращается в свое обычное состояние – «все по правилам», а значит, споры с ним – пустая трата времени. Надо его чем-то занять.

– Мне нужно больше информации об Эйлинг, – говорю я. – В особенности о ее прошлом. Подробности о родителях – скорее всего, покойных. У нее может быть мачеха по имени Эгги. Мне нужен полный отчет о том, в какую она ходила школу, в какой университет и так далее. Двадцать лет назад она могла учиться в Кембридже.

– Она была студенткой Кембриджа?

Хэмиш смотрит на меня и моргает.

– Видимо, да.

– Неужто у нашей сисястой блондинистой бомбы имелись когда-то мозги?

Успех определяется четырьмя параметрами. К сожалению, их никто не знает.

Марк Генри Эванс. Черновик «Прозорливости бытия»

Глава тринадцатая София

1 декабря 2013 г.

Кажется, я докопалась до грязи. Битый час без пяти минут протряслась сегодня утром в «фиате». Ждала. Зевала. Ругалась. Не сводила осоловевших глаз с особняка в отдалении. К моему удивлению, она вышла из дому. Прыгнула в «рейнджровер» и покатила. Нажав на газ, я незаметно поехала за ней – осторожно, на безопасном расстоянии, прочь из Ньюнема. Сначала по Фен-Каузвей, потом по Трампингтон-роуд. Уверенная, что она направляется в «Уэйтроуз» за покупками.

Но она поехала налево, по Лонг-роуд, потом резко повернула направо, на Робинсон-уэй. Эту улицу я знаю очень хорошо. Потому что на ней находится больница Адденбрука. Я провела там двадцать два дня своей жизни под седативами и надзором, после того как папаша нашел в мусорной корзине мой дневник. Помню, придя в себя у них в палате, я рыдала так, что горели глаза и горло.

Она припарковала машину и вышла. Шагнула через парадную дверь в главное здание. Я колебалась. Сразу за двойными дверями там прятались жуткие демоны. Темные осколки, перемоловшие мою душу. Но я стиснула зубы. Сказала себе, что должна это сделать. Должна узнать, что ей там надо.

Так что я глубоко вздохнула и пошла следом.

Большое фойе с незнакомой отделкой. Наверное, перестроили после того, как я была здесь в последний раз. Но люди на вид такие же. Шагают туда-сюда врачи в белых халатах. Суетятся сестры в синих костюмах. И воздух все тот же. Воняет антисептиком. Приторный, болезненно-сладкий бич всех больниц, маскирует имманентный распад.

Скрывает медленное гниение человеческих существ.

Как по сигналу, я начала задыхаться. Мне не хватало воздуха. Перед глазами прокручивались картины адденбрукских мытарств. Память о руках, прижимавших меня к полу. Врачи, неодобрительно меня разглядывавшие. Сестры, втыкавшие острые иглы в мои руки и бедра. Вслух обсуждавшие, не надеть ли на меня намордник. Смирительная рубашка, которую они принесли, чтобы обуздать мое сопротивление. Приглушенный обмен мнениями за стенами палаты, в которой меня заперли. Разговоры шепотом о том, что я безнадежный случай и Адденбрук ничего не может со мной поделать. Но есть подходящая психиатрическая лечебница, там должны разобраться.

Соберись, София.

Прислонившись к ближайшей стене, я набрала в легкие побольше воздуха. Постаралась утихомирить скачущие мысли. Усмирить панические волны, ломавшие мою душу. Стереть прошлое. При этом собрать в кулак всю свою волю и не выбежать с криками из этого фойе на свежий воздух.

Слава богу, сознание быстро переключилось на рабочий режим. В тот же миг я заметила, что ко мне несется встревоженная и удивленная сестра. Но я уже знала, что должна шевелиться. Вести себя нормально. Без истерик. Потому что меньше всего на свете мне в этот момент хотелось, чтобы полные энтузиазма сотрудники Адденбрука бросили меня на каталку и обмотали веревками. И накачали до краев седативами.

Нездоровый вид в больнице – плохая затея. Все равно что виноватый вид в суде.

Мне хватило присутствия духа сообразить, что Клэр Эванс давно исчезла. Дверь в конце фойе. Длинный коридор с жестким светом. Проход, ведущий в соседнее крыло. Его я знала слишком хорошо.

Служба междисциплинарной психиатрии.

Я заставила себя побежать за ней, несмотря на то что истерика еще пузырилась у меня в горле. Я понимала всю абсурдность ситуации: в поисках грязи я добровольно вступаю в психиатрическое крыло больницы. В то самое место, откуда начался мой крутой спуск к семнадцати годам позора и унижений. В ту даль, где мои надежды и мечты растворились среди недосягаемых теней.

Шевелись, София.

Я быстро поняла, что она исчезла в лабиринте коридоров. Ни малейшего представления, куда она ушла. Несколько минут я ошеломленно бродила взад-вперед, изо всех сил стараясь не завыть. Уверенная, что я ее потеряла. Затем краем глаза я ее все-таки заметила. На другом конце прохода. Меня окатило задыхающимся недоверчивым «уффф».

Импозантный мужчина с серебристой щеткой волос на голове приглашал ее в консультационный кабинет. За ними закрылась дверь. Я помчалась вперед.

«Кабинет 27: Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП» [7] – гласила надпись.

Итак, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, вскоре займется консультациями двух видов. И только часть из них будет проходить в стерильном дискомфорте кабинета 27.

Консультации для психов. Или, выражаясь деликатнее, для психически неуравновешенных. Человек не пойдет на консультацию к психиатру, если он в своем уме. Женщина, вошедшая в эту дверь, должно быть, страдает дисфункцией нейронных связей.

7

Доктор медицины, бакалавр хирургии, кандидат медицинских наук, член Совета медицинских исследований по психиатрии.

Джонг также займется мной.

Подобно Марку Генри Эвансу, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, проведет немало приятных минут в моем обществе.

О, счастливчик.

10 мая 2014 г.

Сто лет не писала. Ну или месяцев. Но когда происходит что-то хорошее, писать не очень интересно. Записи помогают выпустить пар, если из-за чего-то злишься. Когда есть чему радоваться – или над чем злорадствовать, – от них, наоборот, становится приятнее. В этом смысл моего айдайчика. Моно и дуо нуждаются в дневниках, чтобы выжить. Я – нет. Назначение моего дневника куда выше и благороднее. Потому что это, блин, хроника мести.

Сегодня я имею право самодовольно улыбаться. Потому что все идет по-моему. Грязь, которую я искала, наконец нашлась.

И не просто грязь, как выясняется.

Густой навоз. Липкая хлюпающая мерзость.

Об этом говорит ее медицинская история. Свежевыловленная из глубин жесткого диска доктора Джонга.

Пожалуй, стоит поблагодарить папашу за вдохновляющую идею. Когда он был жив, ему случалось, несмотря на многочисленные проколы, сказать что-то полезное. «Успех определяется двумя параметрами», – говорил он.