Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Так что я был не просто наивным констеблем. Я был ничтожеством.

Хочется провалиться под землю. Наверное, нельзя быть таким требовательным к помощникам. Остается только надеяться, что с тех пор я все-таки немного научился проводить допросы.

Кофе в чашке стал холодным, как камень, но я все равно отправил его в желудок одним гигантским глотком. Жидкость прокатилась по горлу, как прогорклый сироп от кашля. Анна упоминала человека по имени Марк. Точнее, «козла» по имени Марк. Во время беседы я мало что понял из ее ремарки, но должен был разобраться с этим позже. Нужно было постараться и вытащить фамилию этого Марка из ее упрямого рта.

Почему я этого не сделал? Глупый юнец.

Следственные ошибки того давнего, 1995 года собираются кучей, как мертвые мухи. «Марк» – это наверняка Марк Генри Эванс. Больше некому. Он, видимо, тоже был ее парнем, иначе как бы он ее, по ее же словам, «морочил»? Вот почему его жена Клэр час назад явилась на Парксайд расспрашивать об Анне.

Марк, Анна и Клэр двадцать лет назад были между собой связаны. Но как? Марк сделал с Анной что-то ужасное в ночь Тринити-бала, из-за чего она исчезла на девятнадцать дней? И почему у Клэр нет ни одного факта за тот же самый период?

«Дейли телеграф», 2 февраля 2015 года

Психиатр,

избивший моно, признал себя виновным

Британский психиатр признался, что наносил моно, уроженцам Венгрии, удары палкой по голове и одновременно серьезные психические травмы с целью улучшить их кратковременную память.

Стив Темпл, дуо, сорока семи лет, признал себя виновным в двадцати пяти случаях сознательного совершения актов физического и морального насилия. Десять лет назад он переехал из Лондона в Будапешт ради проведения экспериментов над моно, получив грант от сомнительной организации под названием «Фонд равноправия моно» (ФРМ).

В свою защиту доктор Темпл заявляет, что все потерпевшие моно подписали полный отказ от претензий и согласие на участие в экспериментах по проверке его нетрадиционных методов. Все они, настаивает доктор, стремились улучшить свою память. Огромный процент индивидуумов, говорит он, испытывает постоянный стресс из-за низкого статуса выполняемой ими работы и дискриминации, которой они подвергаются, особенно когда дело касается высшего образования и оплаты труда.

Доктор Темпл считает, что ему удалось подтвердить результаты экспериментов 2005 года, проводившихся в Гарвардском университете на мышах и затем на двух добровольцах, а потому его новаторские методы достойны поощрения, а не осуждения. Он утверждает, в частности, что ему удалось конвертировать женщину из моно в дуо серией ударов по голове с одновременным нанесением ей словесных оскорблений. Также, по его словам, он трансформировал моно мужского пола в человека, чья память «значительно превосходит таковую у дуо».

Как указывают юристы, защиту доктора Темпла сильно поколебал тот факт, что так называемая моно, конвертированная в дуо, отказалась давать показания в суде, что же касается мужчины-моно со «значительно превосходящей» памятью, то он на прошлой неделе исчез по пути с работы домой.

Судебное разбирательство продолжается.

Глава семнадцатая

Марк

Эмили Уайд стоит в дверях своей квартиры. По фартуку, повязанному вокруг ее обширной талии, размазались взбитые сливки. У моих ноздрей плавает крепкий запах топленого масла и карамелизированного сахара. Наверное, она что-то печет.

Но рот ее изогнут в мрачной, неумолимой ухмылке. И кулинарная лопатка наставлена прямо на меня.

– Клэр здесь нет, – говорит Эмили.

– Но ты же сказала, она у тебя.

– Была. – Эмили прищуривается. – А потом ушла. Десять минут назад.

– Я тебе не верю.

– Это правда. – Слова выкатываются с приглушенным рычанием. – Я не вру. В. Отличие. От. Некоторых.

– Пожалуйста, Эм! – решаюсь я на мольбу, несмотря на ясную цель ее намека. – Мне нужно поговорить с Клэр…

– Ее нет! – злобно обрывает Эмили, едва не тыча в меня лопаткой. – Ушла сразу после твоего звонка. Сказала, что ей куда-то нужно – что-то выяснить из прошлого. Но если бы и была, она не стала бы с тобой разговаривать. После того, что ты сделал. Она рассказала мне все.

– Ты сказала «прошлого»? Клэр что-то говорила про лето девяносто пятого?

Я отмечаю короткий проблеск удивления в глазах Эмили – всего на долю секунды, перед тем как их снова заливает злость.

– Не твое дело! Ты достаточно ее измучил. Кстати, Клэр вполне серьезно настроена насчет развода. Через два дня будешь разговаривать с адвокатом. Получишь от него по голове толстым счетом.

Она со стуком захлопывает дверь, обрубая плывущие по коридору запахи чего-то горелого.

Нужно срочно найти Клэр. Пока она не сделала с собой чего-нибудь еще более ужасного. И со мной. С нами обоими. Но я понятия не имею, куда она могла подеваться.

Нужно думать.

Может, поставить себя на место Клэр? Если она взялась копаться в моей папке «Летний семестр 1995», значит ей срочно понадобились какие-то подробности о себе самой за этот период. Факт: она оставила пустую папку, забрав все бумаги, это говорит о том, что она либо торопилась уйти из кабинета, либо не знала наверняка, что ищет.

Но зачем Клэр вдруг понадобилось то лето?

Я рассеянно стучу пальцами по рулю «ягуара». Суть не улавливается.

Факт: мы с Клэр познакомились в конце мая 1995 года. Может, она решила вытащить на свет какие-то важные детали из первых дней нашего романа? Что-то волнующее ее сильнее, чем этот кошмар с Софией Эйлинг? Если так, что именно она ищет? Может… может, ей не дает покоя та беспорядочная цепь событий, кульминацией которой стал алтарь капеллы Тринити-колледжа? Драмы, заставившие нас прошагать по церковному проходу еще до того, как листья на деревьях взорвались красным и желто-коричневым? Я стучу по рулю еще сильнее, но понимаю лишь то, что надо свериться с собственными дневниковыми записями того давнего судьбоносного лета. Переосмыслить факты.

Черт. Мой старый чернильно-бумажный дневник не вытащишь на свет простым нажатием кнопки. Проклиная мистера Джобса за то, что так поздно изобрел свой айдай, я завожу машину и жму на газ, как только мотор подает признаки жизни. Мчусь по Грейндж-роуд, лишь символически обращая внимание на знаки ограничения скорости.

За четыре минуты я добираюсь от квартиры Эмили до нашего дома. Давлю на визгливые тормоза, выпрыгиваю из машины и несусь по садовой дорожке к кабинету. Распахиваю дверь и бросаюсь прямиком к заказному платиновому сейфу в дальнем конце комнаты (каждый из нас – на свой лад параноик). Факт: двенадцатизначный код от сейфа – 280276140669. Я набираю его, и прочная металлическая дверь бесшумно отъезжает вправо.

Как и папки с архивом, мои бумажные дневники выстроены в строгом хронологическом порядке. Я провожу пальцем вдоль аккуратно подогнанных корешков и выбираю тетрадь с надписью «Май – сентябрь 1995». Не имея ни малейшего понятия, откуда начинать читать, я полагаю, что лучше всего для этого подходит день нашего с Клэр знакомства. Факт: это произошло 26 мая 1995 года. Я пролистываю несколько страниц рукописных каракулей и нахожу соответствующую запись.

Вот ее последняя часть:

Я повел Ханну Астор-Дарлингтон на ужин в «Универ-блюз», но она выскочила из ресторана через несколько минут – после того, как официантка уронила ей на колени ручку, заляпав всю юбку чернилами. Пожалуй, стоит записать искрометный диалог, предшествовавший ее бегству. Я вчера читал «Десять советов писателям» профессора Хайсмит – она

там пишет, что, если начинающие литераторы хотят качественно воспроизводить в своих книгах диалоги, должны записывать в дневники отрывки повседневных разговоров. Хайсмит наверняка права (хотя у меня есть смутное подозрение, что хорошо написанный диалог так же похож на реальный разговор, как хорошее порно – на реальный секс).

– О боже. Простите меня, пожалуйста, мисс.

– Черт. Посмотри, что ты сделала с моей юбкой. Я купила ее на прошлой неделе.

– Простите, мисс. Я заплачу за химчистку. Или за новую юбку.

– Дура. С твоей жалкой зарплатой тебе за всю жизнь не наскрести на новую. Господи, меня уже тошнит от этого заведения. Одни тупые моно.

– Успокойся, Ханна.

– Лучше бы мы пошли в «Отель дю Вен», Марк. Дневник говорит, там куда цивилизованнее. Эта дура испортила мне юбку от Диора. Господи, я уже и есть не хочу…

Лично я бы сказал, что фиолетовые кляксы придают ткани довольно интересную авангардность (хотя теперь это скорее юбка от Бэнкси, чем от Диора). К сожалению, моя спутница придерживалась иного мнения. Подобрав юбку, она бросилась прочь из ресторана, заполнив уши несчастной официантки еще более красочными ругательствами. Не могу сказать, что я сожалел об ее уходе. Ее общество бывает удушающе-надоедливым. У нее также есть склонность к мелодрамам – мне, очевидно, полагалось выскочить вслед за ней с сочувственным выражением лица. Но я решил, что не стоит труда гоняться за напыщенной мисс Астор-Дарлингтон. Кроме всего прочего, сегодня в постели она была совсем невыразительна. Лежала и молчала как дохлая рыба, предоставив всю тяжелую работу мне, а ее обвислые сиськи возбуждали, как два мешка с песком.

Официантка-моно, однако, совсем другое дело. Щеки румяные, как у девочки-подростка, а на лице – смесь детской невинности и наивного шарма. Вдобавок я с удовольствием рассмотрел великолепную ложбинку, когда она наклонилась поднять ручку. Тесный топ едва скрывал ее груди. (Наверное, еще и поэтому мне нравится ходить в «Универ-блюз» – своих официанток-моно они наряжают, как шлюх.) Задница у нее тоже впечатляюща, даже монументальна. Глаза, несмотря на переполнявший их страх и желание провалиться сквозь землю, сверкали, точно знойный летний полдень. Был бы я поэтом, сочинил бы что-нибудь липко-лирическое об их лавандовых красотах. Она извинилась и предложила заплатить мне за испорченный ужин из своего кармана. Я с удовольствием согласился, зная, что это даст мне возможность еще некоторое время полюбоваться на ее пышные прелести.

Минут двадцать я наблюдал, как она снует взад-вперед по залу; еще я отметил, что несколько посетителей-мужчин тоже бросают на нее плотоядные взгляды. Бордо, которое она мне принесла, к сожалению, больше походило на кошачью мочу – наверное, самая низкая, пятая категория, до которой мой папаша не снизойдет никогда в этой жизни (в следующей тоже). «Универ-блюзу» неплохо бы выучить пару-тройку правил о том, как хранить бордо. Но я все же умудрился выпить весь графин. Жизнь слишком коротка для плохого вина, но даже самое ужасное пойло становится переносимым в присутствии хорошенькой женщины. Я оставил ей немного чаевых и записку с приглашением на ужин в «Отель дю Вен», в понедельник, в 19:30, узнав у другой официантки (Эмили), что в этот день у нее выходной.

Можно не сомневаться, что Очаровательная Пышная Блондинка Со Сверкающими Глазами придет как миленькая. С виду она легкая добыча. Я даже склонен думать, что ангелоподобные официантки-моно могут стать неплохим освежающим контрастом к тем фасонистым дуо (с двуствольными фамилиями), которые бормочут Кафку даже во сне. Особенно если упомянутые официантки наделены восхитительными грудями, которые так и просят, чтобы их помяли.

«Помяли»? Открыв рот, я смотрю на выцветшее слово. Неужто в молодости я действительно вываливал в свой дневник столь отвратительный мусор? Я наверняка был пьян в тот вечер и ничего не соображал. Плохое бордо туда же. В афоризме о том, что несдержанность и плохая проза молодых писателей непременно догонят их в зрелые годы, есть доля правды. Я громко вздыхаю и переворачиваю несколько страниц – к финалу понедельничной записи.

Ужин в «Дю Вен» был прекрасен. Очаровательная Блондинка [Вним.: ее зовут Клэр Буши] явилась в коктейльном платье с глубоким вырезом, и я почти весь вечер наслаждался тем, что открывалось взору. Разговор тоже был неплох, хотя более интеллектуальные темы от нас бежали. Сам не знаю почему, я рассказал ей о своих попытках добиться публикации, в частности о том, что мне никак не удается попасть в длинный список конкурса рассказов «Таймс». Не понимаю, что на меня нашло и почему я так запросто выболтал ей все это, сидя над прямоугольной тарелкой с хвостом омара. Может, потому, что мое подсознание втайне брезговало рассказывать о том, что для меня важно, заполняющим мою жизнь подружкам-дуо – из страха признать, что в литературном департаменте я – главный неудачник. А может, мне развязали язык ее большие горящие лавандовые глаза. Она в буквальном смысле лучилась изнутри сочувственным светом, окружая меня тихим, но явным участием. Я вышел из ресторана в гораздо лучшем настроении, чем пришел. В конце концов, может, это и неплохо – бывать в компании простодушных моно с освежающе-ясными экзистенциальными взглядами, хотя бы потому, что они не станут судить тебя за то, чего ты в этой жизни (пока) не добился.

Она уступит, рано или поздно. Особенно если я и дальше буду носить ей розы и поить ее винтажным шампанским. Мне уже удалось произвести на нее впечатление с помощью «Крюга» 1977 года. Очень мило, поскольку фифы-дуо, которые крутятся вокруг меня в Тринити, редко вообще чему-то удивляются. [Вним.: в следующий раз заказать икру. Готов спорить, она ее никогда не пробовала. Это поставит меня в выигрышную позицию, из которой я смогу покорить ее холмы наслаждения.]

Изо рта у меня вырывается еще один стон. «Холмы наслаждения»? Это не просто плохо, а удручающе плохо. Я собираюсь листать дальше, но тут мне попадается на глаза начало следующей записи (30 мая 1995):

Анна Мэй Уинчестер всерьез настаивала сегодня утром за кофе, что когда-нибудь я стану политиком.

– В тебе есть политическая жилка. Вижу по глазам.

– Политическая? Ты, наверное, шутишь. Я всегда хотел стать писателем.

– Писателем ты тоже будешь. Но литература не даст тебе того удовлетворения, к которому ты так страстно стремишься.

– Правда?

– Я по глазам вижу, что ты – человек, которому постоянно нужно что-то доказывать. И себе, и окружающим. Политика поможет тебе заполнить внутреннюю пустоту.

– Мы знакомы всего несколько дней. Откуда ты все это знаешь?

Она ответила с усмешкой:

– Мы родственные души, Марк. Родственные души знают, что друг другу надо.

[Вним.: серьезно рассмотреть возможность когда-нибудь в будущем заняться политикой. Может, Анна и права. Если ей удалось всего за несколько дней узнать обо мне столь глубинные вещи, это могло быть предначертано звездами.]

Поделиться с друзьями: