Вчера

– Ты настоящий талант, Тоби, – говорю я. – Я представлю тебя к повышению. Первоклассная работа.

– Повышение никому не повредит, – говорит Тоби, снова хихикая. – Чем выше этаж, тем лучше обзор, это я усвоил. Что еще мне сделать?

– Пока ничего. Я позвоню, если что-то понадобится. Отличная работа, Тоби. Просто отличная.

– Спасибо, сэр. – Тоби потешно салютует и исчезает за дверью.

Я шагаю к окну в надежде на глоток свежего мозгоочистительного воздуха. Я со свистом делаю глубокий вдох, но через секунду понимаю, что наполнил легкие раскаленным выхлопом проезжавшего мимо автобуса. Я строю рожу голубю, расположившемуся чуть ниже на жердочке, – птица отвечает мне столь же пренебрежительным взглядом. Ветер за день разгулялся – заблудившийся бумажный пакет описывает по Парксайду энергичные броуновские круги. На Паркер-Пис – большой зеленой поляне неподалеку от полицейского участка – бегают несколько мальчишек и одна девчонка. Один тащит желтого воздушного змея с оранжевым хвостом. Змей парит в воздухе, словно гриф в восходящем потоке.

София Эйлинг и Анна Мэй Уинчестер – это, вне всякого сомнения, одна и та же женщина.

Я должен был это понять намного раньше. Какая жалость. Я точно выяснил бы это несколько часов назад, если бы не чертов выцветший поляроид.

Теперь все сходится. Особенно если в айдае Софии содержится не зерно правды, а чуть больше. Даты, по крайней мере, совпадают.

Может, этот дневник не просто выведет меня к правде: может, в этом дневнике и есть фактическая правда.

Итак, Софиина жажда мести родилась из чего-то такого, что проявлялось в течение нескольких месяцев и привело ее к долгосрочному заточению на Внешних Гебридах. Это что-то зажгло неугасимый пожар ненависти к Марку Генри Эвансу, который тлел в ней подспудно все годы ее вынужденной изоляции.

Но из-за чего с самого начала могла вспыхнуть такая кошмарная злоба? Уж точно не из-за разбитого сердца.

Пожалуй, стоит отбросить рациональные доводы и поставить себя на место Софии со всеми ее травмами и памятью. Извращенной, как ее высоченные шпильки. Представить, каково это – из обычной дуо вдруг превратиться в человека, который после двадцати трех лет помнит все. Допустить, что она пишет правду, – это нужно сделать, если я хочу понять, почему она так стремится уничтожить Марка Генри Эванса и что настолько ужасное он ей сделал. Ученые, между прочим, нашли генетический выключатель кратковременной памяти. А то, что однажды выключено, можно включить снова. Была же недавно в газете заметка о сумасшедшем психиатре, который лупил моно палками по голове и тем углублял им память. Может, и есть шанс, ничтожная вероятность того, что обычный грешный человек обретет в один прекрасный день полную память.

Значит, если я теперь София и могу вспомнить все (оставим пока нечеткие фрагменты и обрывки), то какое из этих воспоминаний будет самым травмирующим?

Желтый змей вдалеке, спрямляя путь, поднимается по диагонали над детьми и зеленой лужайкой.

Воспоминание о том, как Марк бросил ее ради Клэр? Возможно, но вряд ли. Каким бы грубым и бездумным способом Марк ни променял шатенку-дуо на блондинку-моно, это случилось почти двадцать лет назад. Обычно люди такое переваривают и живут дальше. Факт: учебник по мотивации уголовных преступлений утверждает, что вражда, основанная на неразделенной любви, редко продолжается долго, в этом ее отличие от затяжных денежных конфликтов. Строчка из дневника «этот идиот бросил меня двадцать лет назад ради фифы с большими сиськами» содержит куда меньше эмоционального заряда, чем фраза «этот идиот задолжал мне кучу денег, и теперь мне нечем платить за квартиру».

Безответная любовь, скорее всего, не фактор.

Я смотрю, как желтый змей танцует над детскими головами, выписывая веселые зигзаги.

Скажем, память о Марке как-то связана с долгим заточением Софии в Сент-Огастине? Двадцать лет назад Марк мог написать докторам письмо, что она ненормальная (как это сделал я). Наши письма позволили психиатрам подтвердить диагноз и отправить Софию на Внешние Гебриды. Но ведь тщательно спланированная «месть» растянулась у этой женщины на два долгих терпеливых года. Должно быть что-то еще. Что-то радикальное.

Я вздыхаю. Звук получается таким громким, что пугает голубя на жердочке. Я хмуро смотрю на несущиеся над головой облака.

Нужно включить креативность. Не я ли, между прочим, недавно смеялся над Хэмишем, что он не способен помыслить на шаг в сторону.

На краю облака – вспышка света.

Желтый воздушный змей ныряет вниз, словно гриф, заметивший падаль.

О господи, нет.

Это может быть память о том, как на нее упало бремя – воспринятое как проклятие – самой памяти. Разве не утверждал этот сумасшедший психиатр, что конвертировал женщину-моно в человека с памятью гораздо более глубокой, чем у любого дуо? Жесткая комбинация физической и эмоциональной травмы, как он заявлял, сделала свое дело. Двадцать лет назад Марк мог совершить по отношению к Софии что-то столь же радикальное. В ночь Тринити-бала, например. И этот его поступок заставил ее вспомнить все, о чем она вспоминать не хотела. Когда я разговаривал с ней в первый раз, она была очень сильно возбуждена, это точно.

София, видимо, считает Марка виновным в том, что ее пришибло этой избыточной памятью.

Бинго.

Кажется, нашел.

Но точно ли Марк два дня тому назад нанес удар этой отчаянной и расчетливой женщине? И как она умерла?

Я иду обратно к шахматной доске. Пару минут изучаю фигуры, потом двигаю белого короля назад, уклоняясь от буйного черного ферзя.

Мне нужен протокол вскрытия до конца сегодняшнего дня. Но Мардж с помощниками могут провозиться долго. Сегодня, между прочим, суббота. Насколько я знаю Мардж и компанию, они вполне могли свернуть дела и отправиться пить пиво в «Летучего поросенка». И я могу их понять. Люди, которые весь субботний день прокопались во внутренностях раскисшего трупа, заслужили немного выпивки. Или много выпивки. Но завтра воскресенье, и протокола не будет до понедельника.

Мне этот чертов протокол нужен сегодня.

Кто помнит больше, чем признается? Кто лжет другим и кто обманывает себя? Что, если забыта правда? Как нам узнать истинных себя? А других?

Марк Генри Эванс. Из набросков к «Прозорливости бытия»

Глава двадцать вторая София

15 апреля 2015 г.

Утром в «Таймс» очаровательная штучка – закон о моно и дуо. Столь дорогой Маркову сердцу проект, краеугольный камень его политической кампании. Кусок дерьма, призванный объединить разъединенную страну. Наивная попытка увеличить число дуо и тем вернуть Британии давно утраченную славу. Поразительно, на что в наше время способны власти. Еле-еле завуалированная попытка социальной инженерии. Эта страна напоминает мне долбаный Третий рейх.

Закон скоро уйдет на подпись к королеве. И вступит в силу в феврале следующего года.

Красота.

Если бы они только знали. Моно-дуо-брак – прямая дорога к депрессии. О да. У меня более чем достаточно свидетельств подпитанной таблетками женской истерии. Но хорошо бы доказать, что совершено убийство.

Попробуй найди этих чертовых воров-разбойников, когда они позарез тебе нужны. Эти люди умеют растворяться в воздухе.

Нужно постараться.

Сильно.

16 апреля 2015 г.

Температура накаляется – всеобщие выборы назначены на четверг, 25 июня. Марк будет крутиться как ненормальный. В ближайшие недели основное внимание прессы будет на нем, я считаю.

Буду держать наготове глаза и уши. Чтобы в нужный момент сорвать с него маску перед целым миром.

Когда любовь обернется ненавистью, расплавится преисподняя.

Точка плавления высока.

И он это заслужил. Я бы не врезалась в чертов фонарный столб на Джизас-Грин, если бы он не разозлил меня с самого начала. Когда я, блин, и так была вне себя. Мог бы проявить каплю сочувствия, каплю понимания. Вместо этого он взбесил меня в сто раз сильнее.

Поразительно, что может сделать с беззащитным мозгом столкновение с крепким, неподатливым железом. Снять шоры. Обрушить баррикады – с грохотом.

Когда у тебя в руках куча времени – например, в Сент-Огастине, – трудно думать о чем-то другом, кроме как о людях, толкнувших тебя в этот ад. О мелких, но значимых поступках, ими совершенных, и о том, как они сложились вместе.

У меня есть все необходимые инструменты, чтобы соорудить ему политический эшафот. Острое зубило полной памяти. Бритвенное лезвие твердой уверенности.