Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Вчера

Орлова Василина

Шрифт:

— У меня парень, — скулит она, — брат Миши. Мы давно с ним. А сейчас… Сейчас мне… Миша нравится…

Фу ты, ну ты, лапти гнуты. Страсти шекспировские.

— Мне теперь только повеситься…

На меня накатывает смех:

— Наташенька, утрись, родненькая. Есть от твоего горюшка избавление.

— Какое? — Глядит размазанными глазами.

— А ты усынови их. Обоих.

Наталья замирает на полувсхлипе. Хлопает ресницами так, что тушь брызжет.

— Обоих? Ну, ты… Это уж ваще…

— А что? — Хохочем вместе. — Нормально. Чего тебе-то страдать? Пусть лучше они мучаются.

В зеркале ванной Наташкино лицо уже с улыбкой…

Если жизнь кино, то, наверно, южноамериканский сериал. И все мы — Луис

Альберты, Марианны, Изауры…

— Нет, вы представьте, — мелет Стасик заплетаюшимся языком, — Живет в обществе слепых зрячий. Один зрячий…

— Уж не ты ли? — Макс насмешливо отстраняет его с дороги.

— Нет, не я. Слепые живут по своим законам. У них особый мир. Они все воспри-нимают по-другому. Слепые благожелательно относятся к зрячему, дают во всем разобраться самому. Никто на него ни в чем не давит…

— А он таскает у слепеньких конфетки из сахарницы…

— Нет, не таскает. — Стае обращается к Юрке. — Зрячий среди слепых начинает чувствовать себя ущербным, понимаешь?

— Отстань, — отмахивается Юрка.

— Нет, вы понимаете? — возвышает голос Стае, — Он выкалывает себе глаза. Чтобы видеть мир, как все. Юрка, это ведь ужасно больно — выколоть глаза?..

— Не очень, — Юрка дружески хлопает его по плечу, — хошь, выколю?

— Внимание. Армейская песня. Для данной аудитории исполняется впервые, — раскатывается голос Мишки. Улыбается, а побледнел.

Вчера пришло письмо солдату, я с ним в одной казарме сплю, Он мне прочел его как брату, открыл он тайну мне свою.

Поет серьезно. Всерьез. Хорошо поет, с чувством.

Ему подруга написала, мол, мы с тобою не друзья, И служба — это срок немалый, решила замуж выйти я.

Ясно. Современный романс. Музыка народная, слова еще народней. Но интересно.

Я думал он сейчас сорвется, тяжелый схватит автомат, Смертельный выстрел прозвучит, и рухнет на землю солдат. Он громко лишь захохотал, копейку ржавую достал, Прижал конверт ногою сильно, обутой в кирзовый сапог. И там, где виден отпечаток, он вывел собственной рукой — «Подруга, здравствуй! Буду краток. Я жив-здоров, в душе покой, Тебе копейку высылаю, для свадьбы лучше дара нет. Вот след, он грязен, но, однако, когда бы здесь он не стоял, Давно бы нас солдат из НАТО как шлюх последних, затоптал».

Последние увлекшиеся выпивохи, и те изумленно подняли головы: политическая песня, вот это да… Мишка допел, взор сияет. Короткие волосы на голове топорщатся сильнее обычного. Стас обнял его, всплакнул:

— Нет, ты все же певец. Это ж твоя песня. Поэт ты. Мишка…

— Миш, извини… Поговорить, — позвала я.

— Поговорить? — с удивлением отозвался певец и поэт, — пойдем…

В его тоне: «О чем с тобой можно говорить?» Ох, Наташка! Нашла пастора…

Лестничная клетка, дверь с мутным стеклом. Тихо. Пролеты вверх, пролеты вниз.

— Я не просто так о предательстве пел, — начал вдруг Мишка. — Понимаешь, это же проблема. Одна из главных, можно сказать. Мы все и всегда предаем друг друга.

— Миша! Мне неловко, что я в такой роли выступаю. Но уж очень меня просили… В общем… Один человек влюблен в тебя. До готовности к самоубийству.

— Вот как? — задумчиво говорит Мишка. — Я тоже однажды хотел свести счеты с жизнью…

— И как далеко

зашел?

— Взял лезвие, чиркнул по руке. Хотел в ванную, но она грязная была. Вскоре друзья приперлись. Стали фотографировать.

— То есть?

— То есть взяли «Кэнон» и отщелкали несколько кадров. Труп в луже крови, — рассмеялся Мишаня.

— Веселые у тебя друзья…

— Друг — это тот, с кем можно мечтать. — Изъяснился этот ученый балбес. — Даже если о разном. А для тебя кто друг?

Стена разрисована похабщиной. На полу — окурки, обрывки… А мы о высоком…

— Я только хотела тебе сказать, чтоб ты повнимательней огляделся. Ее имени не назову, но вдруг сам увидишь…

— Знаешь, как в армии говорят? Любовь — это стремление двух дураков сделать третьего.

— Да знаю, знаю. — Отмахнулась я, начиная злиться. — Там и покрепче говорят.

— Точно. — Хохотнул Мишка. — Но что любовь? Любви не существует. Это понятие себя изжило. Сходство интересов плюс телесное влечение равняется любовь. Любить можно еду, музыку, собаку. А человек может нравится. К нему можно быть привязанным…

Остапа понесло.

Наталья дожидалась моего донесения в темной комнате.

— Ну, как? — Кинулась навстречу. — Что он сказал? Так и не догадался, что это я? Чего ты молчишь?

— Самой надо свои сердечные дела улаживать! А вообще, Наташ, любовь отменили…

Глава 8

Серый служил. В Украине служал на полгода меньше, чем в России. Сперва хлопец ох как не хотел в армию.

— Сына, — увещевала тетя Ганна, — куда ж ты денешься? Нет у нас денег даже отсрочку тебе сделать.

— Государство не спрашивае, — вступал дядя Петро, — шо ты йив, шо ты носыв, де ты вчился. А как восемнадцать тебе стукнуло, тут оно протягивает руки. Хиба ж это справедливо?

Во времена наших родителей, рассказывают, если парень не служил в армии, на него посматривали косо: не больной ли, часом? А сейчас — лихие времена! Не ровен час, инвалидом из этой армии вернется. Вон сколько в газетах пишут, по телевидению показывают!

Но Серый служил. И, отслужив, пришел, широкоплечий, статный. Много нарассказывал историй, и смешных, и страшноватеньких — всяких. Он не скрыл, что армия — не мед, доложил все честь по чести. Но было впечатление, что втихаря гордится парень своей взрослостью и причастностью к мужскому делу. Он привез блокнотик-самоклейку, маленький, затрепанный, испещренный рисунками мечей, сердец и оплывших свечек в виде обезглавленных голых женщин, а также изображениями «духов», «черпаков», «дедов» и «дембелей», и посвятил нас в неофициальную иерархию военных чинов. Блокнотик этот содержал в себе всевозможные сентенции, стихотворения и частушки, исполненные щемящей тоски, орфографических ошибок и жуткой похабщины. Серган хранит этот блокнот как первейшую драгоценность и любит на досуге порассказать эпизод-другой из своей заметно обогатившейся биографии.

— Опять наився! — Всплескивает руками бабушка. — Шо ж це таке?

Дед молча, сутулясь, пробирается мимо бабы. Чего-то буркнув, отправляется к сараю, где под крышей стоит механическое сооружение прошлого века — сечка. Вот чугунное колесо повернулось, застучало. Дед сечет траву, ботву на корм корове. На бабу не обижается. Действительно, перебрал сегодня. Помогал соседям переворачивать сено. Как не угостят после работы? А угощают — как отказаться?

Вечером дед добирает еще. И где только он умудряется хранить свою сивуху? Если бабка ее и под землей находит. Хлебнув этой гадости на ночь, валится деде на софу в прихожей, гундит. Когда он пьян, ему всегда жалко себя, обида берет за прожитую жизнь за непутевую. Жил, батрачил, брал на пуп работу непосильную, а теперь даже выпить не дадут. Все ругают, некому пожалеть деда.

Поделиться с друзьями: