Вчера

И вот я остался наедине со специалистами по душам людским. Прежде всего, меня раздели догола и формально осмотрели, чего–то записывая в карту, очевидно, их интересовал мой экстертьер. Тщательно произвели замеры антропометрических данных. Возможно, рост, вес и осанка дают исходную информацию о принадлежности, скажем, к шизоидам, кто их, психиатров, разберёт? Медики женского полу без стеснения хихикали. Возможно, они ожидали большего.

Затем меня передали в руки медсестры, дебелой бабы с золотыми фиксами, которая отвела меня, голого, в угол большого кабинета, в котором происходил приём пациента. Это было нечто вроде приёмного покоя больницы. Сестра села на белый табурет и бесцеремонно развернула меня к себе передом. Из белой фанерной тумбочки достала стиранное–перестиранное вафельное полотенце и бритвенный станок, заправленный слегка ржавым лезвием. Обрызнув мой лобок из гранёного стакана холодной водопроводной водой, которую она нацедила из крана, свисавшего над когда–то белой раковиной, дама принялась выбривать мне лобное место. Невероятная боль (тупое лезвие плюс отсутствие мыльной пены) сопутствовала её ответственному занятию (работой её действия назвать не решаюсь). Фактически, она по одному вырывала волоски своим варварским инструментом, да ещё в месте, где их вообще нелегко выбривать в лучших обстоятельствах. До сих пор не представляю, зачем проводилась сия процедура, возможно, в Серпах незадолго до моего прибытия прошла эпидемия лобковых вшей, затронувшая и медперсонал, кто знает?

Потом обрядили в синий затрапезный «ихний» халат и истоптанные тапочки. Провели ещё раз беглый опрос анкетных данных и провели в палату, где располагалось человек двадцать–тридцать незванных гостей этого странного учреждения. Я попал прямо к обеду, который не запомнился, очевидно, потому, что, волей–неволей, я пребывал в состоянии крайнего возбуждения и особого бессильного бешенства, присущего всякой только что пленённой живой твари. Но я понимал, что с первого моего шага за мною внимательно наблюдают, и молча сидел на скамье у длинного непокрытого и некрашеного деревянного стола в компании разношерстных суматиков и ковырял ложкой в тарелке, пытаясь поесть поданные блюда, поесть хотя бы впрок.

А ещё потом оказалось, что это даже не палата, как таковая, а своего рода гостиная, «кают–компания», где пациенты проводят время днём, обедая, играя в шахматы, беседуя друг с другом. Правда, некоторые называли этот клуб «каюк–компанией», что, конечно, не вдохновляло. Палаты же, в виде комнат на две или четыре койкоместа, расположены дальше, по обеим сторонам длинного коридора. Первую ночь я и ещё человек восемь вновь прибывших суматиков провели на полу в этой гостиной, так как прибыло больше, чем выписалось. На следующее утро выписали побольше и все новички получили койки в палатах. Я попал в двухместный «люкс» с одним дебильным молодым грузином, косившим под шизу, чтобы не получать восемь лет за грабеж…

Моё пребывание в Серпах оказалось довольно–таки тяжким жизненным опытом. Но пример стойких ленинцев, презиравших все происки царских сатрапов, вдохновлял. И я вступил в борьбу с системой на её важнейшем рубеже — духовном. Через несколько дней на первое свидание пришли Нинка и Галка (Нина нашла Хлопонину. Галка во многом помогла, через папу гэбиста, организовать разрешение на свидания). Они поддержали меня морально и посоветовали упорно косить под шизу, иначе серьёзного срока в лагерях не миновать.

Конечно, я был подготовлен получше некоторых бедолаг, пытавшихся придуриваться народным интуитивным методом. Таких в Серпах раскусывали на раз. Я же, несостоявшийся юрист, перечитал, впереди паровоза, как все наши студенты, не раз и не два учебники «Судебной медицины» и «Судебной психиатрии», а уж «Судебную статистику» даже сдал самому автору, великолепному лектору, убежденному ломброзианцу Сергею Сергеевичу Остроумову. Поэтому я знал основные симптомы и моторику шизофрении, паранойи, психозов. Я выбрал шизофрению, так как советская психиатрия подробно разработала идеологию этой болезни и использовала её для предания гражданской смерти неугодных режиму сограждан. Естественно, тогда я не знал истинных масштабов психиатрической меры пресечения, но пребывание в Серпах дало огромный наблюдательный материал.

Нескольких дней хватило, чтобы никак себя не проявляя, разобраться в порядках уважаемого научно–исследовательского учреждения. Прежде всего бросилась в глаза полная информационная «свобода» — читай, что хочешь, проси из дому принести хоть Троцкого, не заберут. Веди любые записи и храни под подушкой или в тумбочке тетради, блокноты, рукописи, письма. Ори хоть «Хайль Гитлер!», хоть что–нибудь пооригинальнее, никто не одёрнет, не пригрозит сроком за антисоветизм. Я понял, что эта «свобода» — форма изучения пациента. Когда перед обедом обязательно (сугубо в интересах здоровья!) пациентов выводили в институтский садик с надёжным шестиметровым каменным забором на прогулку, все сочинения извлекались из–под матрасов и тщательно изучались лечащими врачами.

Я попросил своих девчат принести амбарную книгу, ручек и карандашей. Вскоре стал вести интенсивные записи, предполагая таким образом дать «врачам» интересный материал к размышлению. Я стал вспоминать и записал много своих стихотворений забайкальского периода, написал десяток новых, довольно шизоидных. Слово по слову, я так разошелся, что за неделю отгрохал фантастическую повесть «Препарат 23».

В ней раскручивался сюжет о том, как советские астронавты попали на неизвестную планету, совершив вынужденную посадку, там размножились в покинутом аборигенами подземном городе, а когда через 20 лет закончилось привезенное с собой продовольствие, встал вопрос, чем питаться, ибо ничего съедобного там не росло и не двигалось. Однако вокруг был тёплый, прямо–таки райский климат и отличное ласковое солнце–звезда, тоже, как и земное Солнце, желтый карлик.

Молодой ученый с подругой, преодолевая козни косного начальника экспедиции, синтезировали вещество, способное заменить кровь и обладавшее уникальной возможностью производить хлорофилл и с его помощью усваивать солнечную энергию. Люди быстро прошли процедуру замены крови на препарат 23 и зажили счастливо, питаясь, как растения. Для этого им приходилось не менее 10 часов в сутки проводить нагими на изумительных пляжах, на берегу лазурного моря, и облучаясь, получать необходимую жизненную энергию, которую они тут же растрачивали в разврате и ничегонеделанье. Партийная организация забила тревогу. Предложили загорать раздельно, женщины — налево, мужчины — направо. Но оборзевший народ завозражал. Члены партии, которых было меньшинство, кроме того, стеснялись загорать на одном песке с беспартийными.

А тут ещё вышло так, что введение этого препарата окрашивало тело человека в салатный цвет, что привело к большим нравственным терзаниям значительной части новой популяции, некоторые стали мечтать о ремонте космического корабля и возвращении на Землю. Но проведённые исследования показали, что даже за короткий период растительной жизни, пищеварительный тракт полностью атрофируется и возврат к земному образу жизни невозможен. Астронавты решают послать на Землю радиограмму с последним «Прости!» и разбить ненужную радиоаппаратуру…

Даже название опуса «Препарат 23» таило много смутных ассоциаций. Нас пичкали с утра до вечера аминазином и резерпином, буйных успокаивали «горячими» уколами, так что и слово «препарат» и описание многих процедур навеяны обстановкой в серпентарии «Серпы». Цифра «23», мне думается, тоже появилась неслучайно. В самом деле, мне исполняется через пару недель 23 года, адрес НИСПИСа — Кропоткинский пер., 23…

Теперь расскажу немного о порядках в Серпах.

На первый взгляд, образцовое советское медицинское учреждение. Но вот есть процедура раз в неделю мыть пациентов, не способных правильно двигаться, или склонных к суициду. Один низенький, невзрачный, но ушлый грузин Гиви, лет 40–45, убедил врачей, что покончит с собой, но сидеть 15 лет за кошмарное убийство не будет. Поэтому в ванну его сопровождала няня или сестра. Так вот, раз в неделю между младшим медперсоналом вспыхивали ссоры за право мыть Гивика. А мы, не будь дураками, толпой стояли под дверью ванной, вслушиваясь в специфические интернациональные звуки, издаваемые мужчиной и женщиной, которым очень хорошо вдвоём.

Затем минут через надцать распатланная и раскрасневшаяся сестра выволакивала блаженно улыбающегося Гивика, деланно чертыхаясь:

— Ну что за работа дурацкая, мыть идиотов!..

Мы вовремя отскакивали перед выходом «труженицы», садились за стол в гостиной и долго обсуждали перипетии этого великолепного события. Иногда под вечер Гиви делился с товарищами по несчастью анализом профессиональных качеств младшего медперсонала. Он рассказывал так грязно, что порой его былины не возбуждали, а навлекали тошноту.