ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции
Шрифт:
Когда говорят, что великая легенда и харизма имени Дзержинского уберегла бы его в сталинские чистки, доживи он до их времен, как это произошло с Буденным или Калининым, то в это верится с трудом. Легенду раздули до небес уже после смерти Дзержинского, когда в истории советской госбезопасности понадобилось найти хотя бы один политический идеал после «конфузов» с Ягодой, Ежовым, Берией, Абакумовым. Думаю, в 1937 году его путь вместе с Петерсом, Лацисом, Ягодой и другими «людьми из его шинели» в расстрельный подвал НКВД был просто предопределен ходом советской истории. И вроде бы сам Сталин в кругу ближайших соратников в конце 30-х вдруг заявил однажды, что Дзержинский в душе был всегда близок к Троцкому, и сам Иосиф Виссарионович его подозревал втайне, что тот может в середине 20-х годов все ГПУ поднять на защиту линии троцкистов.
Когда в перестроечные годы была мода все валить на Сталина, «загубившего» великое дело Ленина и ленинцев, попытались неуклюже склеить легенду, что Дзержинский перед смертью был едва ли не в открытой
Ради этой же сомнительной версии со времен перестройки выдвигали тезис, что Дзержинский всегда не доверял Ягоде и не любил его, а после смерти несгибаемого Феликса подлец и сталинист Ягода сумел развернуться. Хотя любой честный исследователь может подтвердить, что этот конфликт придуман защитниками социализма с ленинским лицом и эталонного образа Дзержинского, что Феликс Эдмундович к Ягоде относился всегда довольно тепло и сам лично выдвинул его в свои заместители. Сторонники образа Дзержинского как безупречного рыцаря революции и сегодня пытаются вместе с дифирамбами главе ВЧК – ГПУ протолкнуть эту версию о непримиримой борьбе Дзержинского со Сталиным:
«Проживи он дольше, ему могла быть уготована судьба М.В. Фрунзе или С.М. Кирова. Нельзя не согласиться с Н.В. Валентиновым (Вольским), который работал в 1921–1928 годах в ВСНХ. Он писал: «Дзержинский – шеф ВЧК – ГПУ, неоспоримо правый, даже самый правый. Коммунист. Проживи он еще десяток лет, и, подобно Бухарину и Рыкову, кончил бы жизнь с пулей в затылок в подвалах Лубянки. Да что Дзержинский? До нас дошли и слова, сказанные Н.К. Крупской: Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме». Дзержинский во многом не соглашался с политикой Сталина, находясь как бы неофициально в оппозиции. И в 1924 г. начал говорить об этом. 9 июля 1924 года он писал Сталину и другим членам Политбюро ЦК компартии: «Один я остаюсь голосом вопиющего, мне самому приходится и возбуждать вопрос, и защищать правильность точки зрения, и даже пускаться в несвойственное мне дело – писать статьи и вести печатную полемику. Но голос мой слаб – никто ему не внемлет»… Обращаясь к А.И. Рыкову 2 июня 1926 года, Дзержинский прямо заявил: «Политики этого правительства я не разделяю. Я ее не понимаю и не вижу в ней никакого смысла»… Все перипетии борьбы с оппозицией, ухудшавшихся отношений со Сталиным он пропускал через свое больное сердце. Отношения Дзержинского со Сталиным стали еще больше натянутыми после того, как первому стало известно, что в конце 1925 года, накануне XIV съезда РКП(б), на квартире старого большевика Г.И. Петровского видные коммунисты обсуждали вопрос о его замене Дзержинским на посту Генерального секретаря ЦК партии». [13]
13
Плеханов А.М. Указ. соч. С. 277–278.
Здесь есть тоже наряду с правдой некоторая идеологическая натяжка. Автор А.М. Плеханов не скрывает своего восторженного отношения к Дзержинскому и заглаживает его образ до полного глянца. Но, изучив наследие Дзержинского во множестве архивов, он не может не знать, что в этих выступлениях Феликса Эдмундовича не оппозиционность, а предсмертная опустошенность. Что его заявление о неприятии политики «этого правительства» (в которое сам же входил не последним человеком) сделано Рыкову всего за несколько дней до смерти. Что никакие старые большевики в конце 1925 года тяжелобольного и изможденного Дзержинского в генсеки всерьез поставить не планировали. Что такие заявления в середине 20-х позволяли себе многие члены ЦК и Политбюро, что отнюдь не являлось показателем их непримиримой оппозиции Сталину, а всерьез перед смертью на пленуме партии Дзержинский бился за Сталина против фракции Троцкого. Хотя нельзя не признать, некоторая трещина в отношениях Дзержинского со Сталиным росла.
Понемногу Феликс Эдмундович оказался в натянутых отношениях почти со всеми лидерами партии: со Сталиным, Рыковым, Троцким, Бухариным, Чичериным, Зиновьевым. Нарком иностранных дел СССР Чичерин вступил с Дзержинским вообще в явное противоборство, в которое в 20-х годах в итоге оказались вовлечены НКИД и ВЧК – ГПУ. Чичерин даже после смерти Дзержинского продолжал писать в ЦК партии, что хотя лично он к Дзержинскому и сменившему его во главе ГПУ Менжинскому относится хорошо, но ГПУ заняло враждебную позицию к нему и к его наркомату, что самого Чичерина большинство чекистов в ГПУ считает врагом. В одном из писем в ЦК в конце 20-х годов, ставшем прологом к отставке Чичерина с поста наркома иностранных дел и замене его Литвиновым, он вообще прямо написал об «авантюрах ГПУ за границей», о том, как в ГПУ верят любому завербованному в агенты идиоту, о таких же авантюрах за границей военных разведчиков Разведупра и о том, что со времен Дзержинского ГПУ распускает лично о Чичерине ложные слухи, в частности о его приверженности однополой любви. Дзержинский к последним своим дням на большевистском олимпе с главой советской дипломатии и
нестандартным большевиком-затворником Чичериным, жившим в одиночку с любимой кошкой и ночами напролет игравшим в своей квартире на Кузнецком мосту любимого Моцарта, рассорился окончательно. Да, наверное, столь разные люди и не могли бы найти общего языка никогда: человек в шинели с револьвером и человек в старомодном пальто с кошкой и пианино в квартире.Неприязнь к Троцкому, которую Дзержинский к этому времени уже перестал скрывать, вылилась в открытую вражду председателя советской спецслужбы к главному начальнику Красной армии. Похоже, от сверхпринципиального и угрюмого «человека в шинели» устали к этому времени все главные товарищи по руководству партией, а имидж возглавляемой им страшной силы ГПУ не добавлял дружеских чувств к нему, заставляя бояться первого чекиста. Считают, что у недоверия Ленина и Сталина к Дзержинскому были и объективные причины, что тот не справился с ролью политика и хозяйственника, завалив доверенную ему работу в Наркомате транспорта и позднее в Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ), который ему поручили возглавлять по совместительству с ГПУ в 1924–1926 годах.
Хотя мнения о достижениях Дзержинского на посту главы ВСНХ различны, очевидно, что выдающимся хозяйственником он не стал, да и не мог стать при отсутствии экономического образования. Он и сам не скрывал, что чувствует себя на посту в ВСНХ свадебным генералом и партийным контролером над экономистами, сосредоточившись на руководстве родным ГПУ. Все его предсмертные записки из начала 1926 года посвящены тому, что он в сложных проблемах ВСНХ не разобрался, что ему мешают заместители, что вообще вся эта хозяйственная политика неправильна, а сам Дзержинский просит себя от этой тяжкой для него обузы освободить. Вопрос о достижениях или провалах Дзержинского на хозяйственно-экономическом фронте в роли наркома транспорта или начальника ВСНХ не входит сейчас в нашу задачу, так как не касается спецслужб. Но будем откровенны: великих свершений на этих постах за ним не водится. Апологеты Дзержинского от любви к нему или любви к его иконному образу даже здесь пытаются доказать, что и его работа по руководству ВСНХ была удачной, что Железный Феликс был настолько одарен, что без особого образования и подготовки и в сложнейших промышленных вопросах вдруг стал лихо разбираться. Обычно приводят в пример написанную им летом 1924 года программу развития промышленности в СССР, в ней поставлена задача тотальной индустриализации страны, упор на развитие машиностроения и пресловутого «производства чугуна и стали на душу населения в стране», а также выдвинуто требование единого промышленного бюджета в СССР. Но в целом такую общую программу, да еще по советам специалистов-экономистов, может написать любой крупный чиновник, и единый бюджет с общим планированием в историческом итоге завел экономику СССР в тупик, да и сам Дзержинский оказался здесь принципиально честен, признав во многом свой провал как экономиста и руководителя промышленности огромной страны.
Начиная с 1924 года из-за частых обострений туберкулеза, проблем с сердцем и отлучек в больницу он имеет все меньше власти. Серьезные проблемы со здоровьем у Железного Феликса проявляются уже с 1922 года, он тогда в письме из своей командировки в Сибирь написал жене Софье: «Мое здоровье очень подорвано, по утрам на меня из зеркала смотрит больной и худой человек». Врачи ставили разные диагнозы от серьезных проблем с сердцем до «головной боли неясного происхождения», которую рекомендовали лечить ограничением курения и увеличением продолжительности сна. Точный диагноз заболевания Дзержинского не установлен для истории и до сегодняшнего дня, считается, что он был просто физически изможден и болел всем понемногу. Хотя сердечные проблемы и последствия туберкулеза были реальной угрозой его здоровью.
С Дзержинским повторилась история Ленина – к нему бумерангом вернулось то, в чем обвиняли его самого, – история с умышленной изоляцией Ленина в Горках: Железного Феликса под предлогом необходимости в лечении начинают потихоньку отстранять от власти и в ГПУ, последней для него прочной гавани, детище и деле всей его жизни. Он это понимает и даже жалуется окружающим, все явственнее чувствуя за спиной тени приставленных к нему Сталиным Менжинского и Ягоды, двух своих первых заместителей, многие вопросы решающих уже без него. Так все это и продлится до самой смерти Дзержинского в 1926 году. В 1925 году Дзержинский несколько раз, будучи на лечении, уже постфактум узнавал о каких-то решениях по линии ГПУ, принятых при участии Менжинского взамен его личного присутствия на заседании Политбюро.
В это время он находился в настоящей депрессии. К тому же произошло окончательное отдаление от жены, Софьи Сигизмундовны Дзержинской (в девичестве Софья Мушкат), совместная жизнь с которой давно уже не ладилась, хотя это единственная его жена и соратник еще с 1905 года, со времен варшавского подполья социал-демократов, ждавшая из всех тюрем и эмиграций. С 1923 года Дзержинский часто вообще не ездил ночевать домой, предпочитая спать на раскладушке в собственном кабинете ГПУ на Лубянке или уезжать на служебную дачу. Хотя он в горячие дни 1918–1919 годов тоже часто спал в своем кабинете за ширмой. По одной из версий, называемой исторической легендой, заместитель Дзержинского в ВЧК эсер Александрович давал инструкции чекисту Блюмкину стрелять в германского посла прямо в приемной председателя ВЧК, когда сам Дзержинский спал в считаных метрах от заговорщиков за ширмой.