Вдали от тебя

Девять месяцев. Две недели. Шесть дней. Тринадцать часов.

Тетя Мейси переключает радио на другую волну и выруливает на соседнюю полосу. Побережье остается позади, уступая секвойям, а затем и соснам, когда мы едем в Тринити. Воздух льется через пальцы, наполняя меня детской радостью.

Мы едем в тишине около часа. Я благодарна за шанс поглотить свободу, поющую в моих венах. Больше никаких групповых занятий. Никакой доктора Чарльз. Никаких белых стен и люминисцентного освещения.

Прямо сейчас я могу забыть, что ждет меня через сотню километров. Могу заставить себя думать, что это легко: по радио играет музыка, ветер развевает волосы и протекает сквозь пальцы, километры свободы от того, что ждет впереди.

— Голодна? — Тетя Мейси показывает на баннер кафешки на 34 шоссе.

— Слона бы съела.

В кафе шумно, раздаются разговоры посетителей и лязг посуды. Гляжу на завитки потускневшего пластикового стола, пока официантка с пышной прической берет у нас заказ.

После того как она убегает, между нами воцаряется тишина. Словно Мейси не знает, с чего начать после всего, что произошло, а я ненавижу заговаривать первой. Так что извиняюсь и отлучаюсь в туалет.

Я выгляжу дерьмово: бледная и тощая, джинсы висят на бедрах, которые и раньше не отличались объемом. Умываюсь, позволяя воде капать с подбородка. Доктор Чарльз сказала бы, что я избегаю неизбежного. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь.

Пальцами причесываю беспорядок на голове. Я много месяцев не красилась, и под глазами появились темные круги. Поджимаю сухие губы и жалею, что под рукой нет бальзама.

Каждая частичка во мне устала, сломана и голодна. Во всех смыслах. В плохих смыслах.

Девять месяцев. Две недели. Шесть дней. Четырнадцать часов.

Вытираю лицо и вынуждаю себя вернуться к столику.

— Картошка фри вполне съедобна, — все, что говорит Мейси, макая один кусочек в кетчуп.

Волком вгрызаюсь в бургер, буквально боготворя его, потому что это не больничная еда и ради нее не пришлось стоять в очереди с подносом.

— Как Пит поживает?

— Ну, это же Пит, — отвечает она, и я улыбаюсь, потому что это действительно все объясняет. Для ее парня спокойствие — словно проявление искусства. — Он подобрал для тебя новые асаны. Ты же все занимаешься? — Она снова ест картошку.

Я киваю.

— Доктор Чарльз разрешила коврик и блок. Но не ремень. Наверное, боялась, что я повешусь. — Моя хромая попытка пошутить снова оборачивается неловким молчанием.

Мейси потягивает чай со льдом, посматривая на меня поверх стакана. Разламываю картошку пополам и тереблю в руке, лишь бы не сидеть просто так.

— Еще что-нибудь хотите, девушки? — спрашивает официантка, наполняя мой стакан водой.

— Только счет, — говорит Мейси. Она даже не смотрит на официантку, не спускает с меня взгляда. Она ждет, пока женщина не скроется за прилавком. — Хорошо, Софи. Хватит шуток. Хватит недомолвок. Пора рассказать мне правду.

Чувствую недомогание, и секунду мне так жутко, что, боюсь, меня стошнит.

Она единственная еще не слышала моей версии. Меня пугает, что случится то же, что и со всеми: она обвинит меня. Не поверит. Собираю остатки сил и спрашиваю:

— Что ты хочешь знать?

— Начни со своего предполагаемого срыва спустя две недели после возвращения домой из Орегона.

Когда я не отвечаю, она кладет вилку на край своей тарелки.

— Когда твоя мама позвонила и сказала, что в твоей куртке нашли наркотики, я удивилась. Мне казалось, мы с этим разобрались. Я бы скорее поняла твой срыв после убийства Мины. Но вот так... не очень.

— Таблетки нашли в моей куртке на месте преступления, значит, они мои, да? Мина не при чем. Это мое прошлое. Это я была чиста едва ли полгода, когда все произошло. Так все говорят. — Не могу скрыть горечь в голосе.

Мейси откидывается назад и, подняв подбородок, вглядывается в меня.

— Мне больше интересно, что можешь рассказать ты.

— Я... Ты... — Слова застревают в горле, а затем она словно вытаскивает затычку. Изо рта вырывается что-то нечленораздельное, но наполненное облегчением. — Ты выслушаешь меня?

— Это я тебе задолжала, — говорит Мейси.

— Но ты никогда не приезжала. Никогда не писала. Я думала, ты...

— Твоя мама. — Губы Мейси сжимаются в тонкую линию. Такой взгляд появляется у нее перед каждым делом. Вот-вот прорвется напряжение. — С ней тяжеловато, — продолжает она. Она доверилась мне с тобой, а теперь у нее такое чувство, что это мой косяк. Вдобавок, когда она отправила тебя в Центр, я могла ей наговорить кое-чего.

— Чего именно?

— Я разозлила ее, — объясняет Мейси. — Не должна была, но гнев и волнение взяли свое. Я спрашивала ее, могу ли увидеть тебя или хоть написать, но она не хотела, чтобы я лезла. Я люблю тебя, малыш, но ты ее ребенок, не мой. Я должна уважать ее желания — она же моя сестра.

— Так что ты отступила.

— Отступила от тебя, — говорит Мейси, — но не отступила от дела.

Я выпрямляюсь.

— Что это значит?

Подходит официантка со счетом, и Мейси, уже собравшаяся ответить, закрывает рот.

— Можете не торопиться, девочки. Если захотите что-то забрать с собой, дайте мне знать.

Мейси кивает ей в благодарность и ждет, пока официантка не отойдет к другому столику, а после поворачивается ко мне.

— У твоей мамы свое мнение насчет произошедшего с тобой. Но со мной ты проходила терапию. В прошлом году ты провела больше времени со мной, чем с ней. Я не могла ничего подумать, пока ты была в Центре, но я знала, как дорога тебе была Мина. И знала, что, если бы у тебя была хоть какая-то информация о ее убийце, ты бы не сидела на месте, даже если бы это стоило тебе проблем. Я не могла избавиться от этого чувства, поэтому позвонила нескольким знакомым из силовых структур, поспрашивала тут и там, раздобыла отчеты и поняла, что в версии главного детектива не сходятся концы с концами. Даже если бы вы с Миной пошли на Поинт из-за сделки, то зачем дилеру оставлять наркотики? Они — улика.

— Убийца стрелял в Мину. Он мог бы с легкостью пристрелить вас обеих, избавиться от всех свидетелей разом, но решил тебя просто вырубить. Что говорит мне, что это не случайность, такой и была его цель. И если он подсунул тебе таблетки, то, значит, все было запланировано.

Во мне разворачивается что-то очень близкое к облегчению. Она произносит то, о чем я думала множество раз, пока сидела взаперти. Почему он оставил меня в живых? Зачем подбросил наркотики? Откуда знал обо мне так много, чтобы оставить именно те таблетки?