Вдали от тебя

Чуть мельче добавляю: Убийца сказал «Я предупреждал тебя». Угрозы были и прежде? Она кому-нибудь рассказывала?

Смотрю на все некоторое время, чтобы отпечаталось в голове, прежде чем укладываю матрас обратно и застилаю кровать.

Выглядываю в коридор, проверяя, в ванной ли еще мама. Тогда я хватаю радиотелефон, — завтра спрошу, позволен ли мне мобильный, — и уношу его в спальню.

Я набираю номер; три гудка, потом берут трубку.

— Алло? — раздается радостный голос.

— Это я. Я вернулась. Нам надо встретиться.

12

ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Спустя несколько дней, проведенных в Центре, реальность накрывает меня: Мина мертва. Ее убийца на свободе. А меня никто не слушает.

Более бессмысленного в моей жизни еще не происходило.

Так что я сижу в своей комнате на тесной кроватке с синтетическим постельным бельем. Хожу на групповые сеансы и пребываю в молчании. Сижу в кресле в кабинете доктора Чарльз, опустив руки на колени и смотря прямо вперед, пока она ждет.

Ничего не говорю.

Едва ли могу даже думать.

В конце своей первой недели пишу Треву письмо. Мольба, судорожный монолог правды. Все, что мне так давно хотелось сказать.

Оно возвращается нераспечатанным. Именно тогда я понимаю, что осталась совсем одна.

Не осталось никого, кто мне верит.

Теперь я заставляю себя вспоминать, повторять каждую секунду той роковой ночи. Обдумываю возможных подозреваемых и мотивы, одновременно логичные и нелепые.

В голове крутится одно-единственное предложение, бесконечная петля слов, сказанных им ровно перед тем, как застрелить ее: Я предупреждал тебя. Я предупреждал тебя. Я предупреждал тебя.

Они толкают меня вперед, час за часом.

Я так и не разговариваю с доктором Чарльз.

Слишком занята планированием.

На пятнадцатый день моего пребывания в Центре родителей вызвали на первый родительский день.

Папа обнимает меня своими крепкими руками. От него пахнет Олд Спайсом и зубной пастой, и на секунду я позволяю этой привычности успокоить меня.

А потом я вспоминаю, как он заталкивал меня в машину. Его взгляд, когда я просила поверить мне.

Я напрягаюсь и отстраняюсь.

После всего случившегося мама даже не пытается обнять меня.

Родители сидят на кушетке, вынудив меня устроиться на противном кожаном кресле в углу. Я благодарна доктору Чарльз, что не заставляет меня сесть между ними.

— Я пригласила вас пораньше, — говорит доктор Чарльз. — Потому что я думаю, что у Софи некоторые сложности с самовыражением.

Мама взглядом прибивает меня к креслу.

— Устраиваешь проблемы?

Я в ответ качаю головой.

— Ответь как полагается, Софи Грейс.

Доктор Чарльз удивленно выгибает брови, когда я отвечаю, медленно и четко:

— Я не в настроении для разговоров.

Родители уезжают раздраженными, мы едва ли поговорили друг с другом.

На девятнадцатый день я получаю открытку. Безобидная вещица с синей маргариткой и надписью «ВЫЗДОРАВЛИВАЙ СКОРЕЕ».

Открываю ее.

Я тебе верю. Позвони, когда вернешься. — Рейчел.

Долго-долго смотрю на нее.

Так странно, что всего три слова могут что-то зажечь внутри.

Я тебе верю.

Вот сейчас я готова к разговору. Придется.

Это единственный способ выбраться отсюда.

13

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Следующим утром, к тому времени как я просыпаюсь, мамы уже нет дома. На кухонном столе она оставила новый мобильный и записку.

«Позвони, если соберешься куда-нибудь».

Делаю себе тост и беру яблоко, после чего звоню ей в офис.

— Я хочу сходить в книжный, а потом, может, в кофейню зайду, если ты не против, — говорю ей, когда нас соединяют.

На заднем фоне слышны работающий принтер и чей-то разговор.

— Хорошо. Возьмешь машину?

— Если ты разрешаешь.

Мы кружимся в смертельном танце, старательно пряча оскал.

— Разрешаю. Ключи на стойке. Будь дома к четырем. Ужин в семь.

— Хорошо.

Дежурно попрощавшись, она вешает трубку. Но в ее голосе слышно напряжение.

Выкидываю разговор из головы и хватаю ключи.

Остановившись у книжного, я покупаю книгу в мягкой обложке, так что получается, что я не лгала маме напропалую. Десять минут спустя, двигаясь на север по старому шоссе, я выезжаю за город.

Здесь почти нет машин. Только время от времени попадаются грузовики тут и там на двухполосной дороге, разделяющей поля под летним солнцем и красноглинные предгорья с дубами у подножий. Я опускаю окна и врубаю музыку на всю, словно этого достаточно, чтобы отгородиться от воспоминаний.

Дом находится в конце длинной грунтовой дороги, испещренной колдобинами. Я еду медленно, объезжая их, а неподалеку машут хвостами два лабрадора.

Паркуюсь у дома. Когда я выхожу, открывается передняя дверь.

На крыльцо выбегает девушка моего возраста в резиновых сапогах в горошек, клетчатой рубашке и обтягивающих коротких шортах, ее рыжие волосы собраны в косички.

— Ты приехала!

Она подбегает и обнимает меня худенькими руками. Я отвечаю на объятие, а собаки кружат вокруг нас, поскуливая для привлечения внимания. Первый раз после своего возвращения я чувствую, что могу дышать.

— Как же я рада, — говорит Рейчел. — Нет, Барт, перестань. — Она спихивает грязные лапы пса со своих шорт. — Хорошо выглядишь.

— И ты.

— Заходи. Мама на работе, а я пеку печенье.

У Рейчел уютный дом, на деревянных полах вишневого дерева расстелены разноцветные дорожки. Она наливает кофе, мы садимся за кухонный стол друг напротив друга и греем руки о большие кружки.

Растекается тишина, которую нарушает лишь стук ложек о керамические стенки.

— Так вот... — говорит Рейчел.

— Вот так.

Она улыбается, показывая зубы, так широко, что почти больно. Не думаю, что даже помню, что значит так улыбаться.