Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Коля поспешил на долину. Во дворе Прокопа было спокойно. Немцы по очереди брили друг друга. Один, сидя на завалинке что-то наигрывал на губной гармони. Из бордея доносились удары молота и звон наковальни. Прокоп с Мишей еще с утра разожгли горн и работали в поте лица. У двери высилась горка готовых петель и задвижек, за которыми сегодня должны прийти. Жизнь продолжалась...
Ближе к вечеру Коля попросил разрешения переночевать в бордее. Пожав плечами, Коваль предложил:
– Можешь спать с нами, на чердаке. Места хватит всем.
Почувствовав что краснеет, Коля отрицательно покачал головой.
Ближе к вечеру Коваль заметил, что Коля вытащил из-за горна старых
– Выбрось дурости из головы! Погубишь себя и всех. Даст бог, не покинет нас его милость...
После ливня просохло. Земля в огородах покрылась хрупкой корочкой. После покоса стерня зазеленела молодой сочной травой. Кася, привязав к ланцуху (цепи), кольцом охватывающему рога коровы, длинную веревку, поручила двенадцатилетней Фране пасти корову на позеленевшей стерне. С утра, когда стерня была ещё мягкой от ночной влаги, Франя вышла в суконных тапках, сшитых Ковалем. После обеда девочка решила пасти корову босиком.
Сначала было приятно. Стерня, казалось, не больно покалывала пятки, нагретая земля согревала ступни. К концу дня Франя пасла корову и внимательно смотрела, куда ставить ногу. Высохшая стерня колола немилосердно.
Наскоро помыв вечером ноги, Франя проворно забралась на чердак. Спать легли рано. Среди ночи всех разбудил громкий Франин стон и плач. Ноги горели, их разрывала дикая пульсирующая боль. Проснулись от крика и немцы. Солдат, знающий польский язык поднялся по лестнице и громко спросил Касю:
– Что там у вас? Почему девочка плачет?
Кася объяснила. Немец спустился и скоро снова поднялся по лестнице. Позвал Касю, дал две таблетки и сказал выпить обе сразу. Скоро боль прошла. Все уснули и спали до утра. Только Коля, которого разбудили крики Франи, долго ещё стоял в бордее у двери. Рука его сжимала тяжелый тесак. Парень прислушивался к малейшему шороху в доме и на улице...
Утром боли в Франиных ногах возобновились, казалось, стали еще сильнее. Особенно больно горела пульсирующим огнем правая пятка. Франя с трудом, с помощью Каси и сестер спустилась вниз и сразу опустилась на пол в сенях. В дверях показались немцы. Один из них наклонился. Внимательно осмотрел ступни девочки и покачал головой. Потом что-то сказал по-немецки. Один из солдат сдернул с кровати простынь и вышел на улицу.
Простынь расстелили на лужайке перед домом. Когда знаками показали, что надо лечь, девочка от страха закричала. Солдат по-польски попросил Касю уговорить Франю лежать спокойно. Франю уложили лицом вниз и согнули ноги в коленях. Франя продолжала кричать. Немец с губной гармошкой опустился перед Франей на колени и достал из кармана инструмент. Стал наигрывать какие-то мелодии. Франя прислушалась. Немец играл все громче.
Второй солдат достал маленький перочинный ножик и стал вытаскивать один за другим острые осколки стерни. Наконец немец облил обе Франины ноги какой-то жидкостью из темной бутылочки. Франя снова закричала. Потом ступни намазали какой-то мазью и перебинтовали. Снова дали таблетку. Скоро Франя успокоилась. Всё это время Коля с Мишей через низкое оконце бордея внимательно наблюдали за процессом лечения.
На следующий день немцы снялись с постоя и готовились к отправлению в сторону фронта. Немец, лечивший Франю, подошел к хлопотавшей у дворовой плиты Касе. Достав бумажник, вынул фотографию и повернул её к Касе, что-то
подробно объясняя по немецки. Кася поняла, что на небольшой фотографии были изображены сам солдат, его жена и двое маленьких детей. Мальчик и девочка...С тех пор прошло ровно семьдесят пять лет. История села не донесла до нас сведений о подробностях жизни нашего героя в оккупации. Известно лишь одно. До лета сорок четвертого он ежедневно ходил к Ковалю на работу, совершенствуя навыки кузнеца и терпеливо дожидаясь Любиного двадцатилетия... До чего медленно тянется время!...
Четверг, двадцать четвертого августа сорок четвертого... В тот день линия фронта перекатилась через тихую Елизаветовку незаметно, без боев. Кровопролитные бои шли во время Ясско-Кишиневской операции гораздо южнее... Бендеры, Аккерман, Вилково, Кагул, Кишинев... 26 августа вся территория Молдавии была занята Советскими войсками. 27 августа боевые действия были перенесены на территорию Румынии.
А в понедельник, 28 августа, в коридоре только открытого Атакского полевого райвоенкомата стоял в очереди один из первых добровольцев района девятнадцатилетний Николай Яковлевич Единак. Однорукий майор был озадачен напористостью добровольца, миновавшего сержанта и лейтенанта и пробившегося на прием к нему, военкому. Устав таких отношений не предусматривал.
Родом с бывшей оккупированной территории, необученный, без практической подготовки добровольный новобранец требовал определить его в авиацию либо в разведчики. Не зная, как избавиться от настойчивого добровольца, военком пообещал подумать. Попросил подождать в коридоре.
В это же время к военкому зашел старший лейтенант, заместитель начальника по технической части аэродрома временного базирования с левого берега Днестра за Могилев-Подольским. Требовались призывники для подготовки команды технического обслуживания. На аэродроме базировалась разведывательная эскадрилья одномоторных самолетов АН-2 (кукурузник). Лейтенант искал новобранцев, мало-мальски знакомых с техникой, слесарным делом, мотористов и водителей.
История умалчивает об этапах профессиональной подготовки нашего героя. Известно, что уже через неделю красноармеец Единак Николай Яковлевич в разведывательной эскадрилье стал незаменимым. Но чаще он вылетал на разведывательное задание в качестве топографа, фотографа, а, при необходимости, и механика.
Середина сентября сорок четвертого... Над нижней частью Елизаветовки стал кружить на доселе невиданно малой высоте АН-2. Многие жители такое чудо увидели впервые. Наконец, выбрав направление, самолет, быстро увеличивающийся в размерах, заходит на посадку. Самолет сел на длинную полосу, занятую уже созревшей, но еще не убранной кукурузой. Сбивая высокие кукурузные стебли, рассеивая вокруг зерна разбитых пропеллером и крыльями початков, самолет сел на огород моей бабы Явдохи и остановился в нескольких метрах от плетеной изгороди виноградника моего деда Михася.
Из самолета на землю тяжело выбрался пилот в мешковатом комбенизоне. Он, казалось, был в настроении, далеком от благодушного. Озабоченно обошел летательный аппарат, проверяя, нет ли повреждений. Особенно внимательно он приглядывался к расчалкам, на которых были намотаны куски кукурузных стеблей и сорняки.
Второй прилетевший был в новенькой летной форме, тщательно пригнанной по его фигуре. Ловко спрыгнул с самолета. Разминаясь, присел, развел руки. Выглядел он молодцевато, летный шлем залихватски слегка сдвинут к затылку. Короткие, тщательно начищенные сапожки были собраны книзу в плотную гармошку. В отличие от пилота, лицо его источало радость, гордость и восторг...