«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Герберштейн побывал в Польше в сентябре 1539 г. и неоднократно приезжал в эту страну в последующие годы [785] . Естественно предположить, что об апрельских событиях 1538 г. в Москве он узнал от польских сановников. О том, какой информацией на этот счет располагали при дворе Сигизмунда I, мы можем судить по письму Станислава Гурского, секретаря королевы Боны, адресованного студенту Падуанского университета Клементу Яницкому. Это письмо, датированное 10 июня 1538 г., дошло до нас в одном из рукописных томов коллекции дипломатических документов, составленной Гурским и получившей впоследствии название «Acta Tomiciana». В числе прочих новостей Гурский сообщил падуанскому школяру следующее известие: «Великий князь Московский ослеплен (Dux Moschorum magnus caecus factus est), а его мать, великая княгиня, умерла (mater vero sua dux etiam magna mortua est). Бог покарал за коварство тех, кто своих дядей и родственников-князей (patruos et consanguineos suos Duces), чтобы легче захватить власть, злодейски умертвил (per scelus ingularunt)» [786] .

785

См. подробнее: Кром М. М. «Записки» С. Герберштейна и польские известия. С. 78, 85.

786

Biblioteka K'ornicka Polskiej Akademii Nauk. Rkps 218, k. 90 (микрофильм Национальной библиотеки в Варшаве). Выдержки из процитированного документа опубликованы в издании: Corfus I. Documente privitoare la istoria Rom^aniei culese din archivele polone. Secolul al XVI-lea Bucuresti, 1979. № 4. P. 4–6 (приведенный фрагмент — p. 5).

Приведенное сообщение интересно не содержащимися в нем фактами (слух об ослеплении Ивана IV оказался, разумеется, ложным), а их интерпретацией: смерть великой княгини и несчастье, постигшее ее сына, рассматриваются как Божья кара за совершенные ими преступления. «Дяди и родственники-князья» — это, конечно, Андрей Старицкий, Юрий Дмитровский, а также Михаил Глинский (дядя великой княгини).

Идея возмездия присутствует и в рассказе Герберштейна, который возлагает вину за гибель трех упомянутых князей именно на Елену Глинскую; особенно заметен этот мотив воздаяния в разделе «Хорография»: «Немного спустя, — пишет австрийский дипломат, — и сама жестокая погибла от яда» [787] .

787

Герберштейн С. Записки о Московии. С. 192.

Тема неминуемой расплаты за жестокость и вероломство московских правителей красной нитью проходит через рассмотренные выше сообщения современников-иностранцев о событиях в России конца 1530-х гг. Эта тема звучит и в послании маркграфа Вильгельма герцогу Альбрехту Прусскому от 6 ноября 1537 г., и в сочинении Герберштейна, и в письме Гурского К. Яницкому от 10 июня 1538 г. При этом ключевой вопрос состоит, конечно, в том, отражают ли упомянутые комментарии хоть в какой-то мере настроения, существовавшие тогда в самой России, или перед нами лишь примеры морализаторства, свойственного образованным европейцам XVI в.

В нашем распоряжении есть несколько прямых и косвенных свидетельств отечественного происхождения, недвусмысленно говорящих об отношении придворной верхушки к покойной правительнице. В первую очередь стоит процитировать слова Ивана Грозного из послания Андрею Курбскому, в котором царь, обличая злокозненность предков своего оппонента, в частности боярина М. В. Тучкова, писал: «…тако же и дед твой [Курбского. — М. К.], Михайло Тучков, на преставление матери нашея, великие царицы Елены, про нее дьяку нашему Елизару Цыплятеву многая надменная словеса изрече» [788] .

788

ПГК. Л., 1979. С. 25 (Первое послание Грозного Курбскому, 1-я редакция).

Но есть и косвенные признаки нелюбви подданных к великой княгине. Показательно, например, что вклад по душе Елены в Троицкий монастырь, сделанный от имени ее сына — великого князя Ивана в 1538/39 г., составил всего 30 рублей [789] . Разумеется, соответствующее распоряжение от имени восьмилетнего мальчика сделал кто-то из его тогдашних опекунов. В том же ряду находится и отмеченный выше факт удивительной лаконичности летописцев, лишь несколькими строчками почтивших память умершей правительницы (между тем кончине Василия III, как мы помним, была посвящена пространная и искусно написанная Повесть).

789

ВКТСМ. С. 26. Справедливо обращая внимание на этот факт, В. В. Шапошник почему-то видит в нем подтверждение своего предположения о том, что «Глинская казалась не совсем законной правительницей» (Шапошник В. В. Церковно-государственные отношения в России в 30–80-е годы XVI века. 2-е изд. СПб., 2006. С. 30). С такой интерпретацией трудно согласиться: законность статуса Елены сомнению не подвергалась; при жизни, как мы знаем, она носила титул государыни, а после смерти была погребена в усыпальнице великих княгинь. Другое дело, что власть ее, как было показано в третьей главе, отнюдь не была самодержавной. А скромный размер вклада по душе покойной правительницы (в сравнении, например, с 500-рублевым вкладом, который сама Елена дала по душе покойного мужа в тот же монастырь, см.: ВКТСМ. С. 26) свидетельствует, на мой взгляд, об отношении к правительнице новых опекунов Ивана IV, занявших ее место у трона юного великого князя.

Таким образом, враждебность к Елене, по крайней мере части придворной верхушки, сомнений не вызывает. Если задать знаменитый вопрос римских юристов «qui prodest?» — кому выгодна была смерть великой княгини весной 1538 г., то в ответ можно составить длинный список родственников опальных, а также тех, чьи местнические интересы были задеты возвышением кн. Ивана Овчины Оболенского. О том же говорит и выбор момента для предполагаемого преступления: после смерти в тюрьме обоих удельных князей династическая проблема была снята с повестки дня, и с исчезновением претендентов на московский престол великокняжеское боярство уже могло не опасаться, что их места при дворе будут заняты слугами одного из «принцев крови». С другой стороны, в начале 1538 г. Ивану IV было только семь с половиной лет, а это означало, что недовольным предстояло еще долго терпеть правительницу и ее фаворита, уже успевших проявить свою решительность и неразборчивость в средствах. Налицо, как видим, все условия для возникновения заговора…

Но, разумеется, все эти косвенные соображения не позволяют однозначно утверждать, что великая княгиня была отравлена. Историки по-разному относятся к процитированному выше сообщению Герберштейна. Одни предпочитают приводить его без комментариев, [790] другие считают это известие вполне заслуживающим доверия [791] , третьи, напротив, решительно его отвергают, настаивая на естественных причинах смерти правительницы [792] .

790

Смирнов И. И

. Очерки политической истории. С. 75; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. С. 248, прим. 4.

791

Alef G. Bel’skies and Shiuskies in the XVI century // FOG. 1986. Bd. 38. P. 233; Абрамович Г. В. Князья Шуйские и Российский трон. Л., 1991. С. 81. Авторы подчеркивают недовольство бояр политикой Елены Глинской и выгоды, которые те извлекли из ее смерти.

792

Р. Г. Скрынников особо отмечает, что Иван Грозный, негодовавший на бояр за непочтение к матери, «даже не догадывался о возможном ее отравлении» (Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 1975. С. 15). А. П. Павлов и М. Перри отвергают слух об отравлении Елены на том основании, что подобные обвинения были расхожим явлением в придворной политике XVI в. (Pavlov А., Perrie M. Ivan the Terrible. Harlow, 2003. P. 29).

В последнее время в ряде научно-популярных изданий появились сведения, которые вроде бы подтверждают слухи почти 500-летней давности. Речь идет о результатах патолого-анатомической экспертизы останков великих княгинь из некрополя кремлевского Воскресенского монастыря. По утверждению Т.Д. Пановой и ее соавторов, высокое содержание мышьяка и ртути, обнаруженное в костях Елены Глинской, свидетельствует о том, что правительница действительно была отравлена [793] . Скептики, однако, не спешат соглашаться с этим заключением. Так, С. Н. Богатырев подчеркивает недостаточность наших знаний о применении химии в медицинских и косметических целях в Московии XVI в. Поэтому, по мнению ученого, относительные показатели выглядят убедительнее, чем абсолютные цифры. Между тем содержание мышьяка в останках Елены Глинской существенно ниже, чем в костях ребенка из семьи старицкого князя Владимира Андреевича, о котором точно известно, что он был отравлен по приказу царя в 1569 г. При этом отравление не повлияло на уровень содержания ртути в теле несчастной жертвы [794] .

793

Макаренко Т. Ф., Панова Т.Д. «Вернее яда средства нет…» // Наука в России. 2000. № 2. С. 85–90; Панова Т., Пежемский Д. Отравили! Жизнь и смерть Елены Глинской: историко-антропологическое расследование // Родина. 2004. № 12. С. 26–31.

794

Bogatyrev S. Ivan IV (1533–1584) // The Cambridge History of Russia Vol. I. From Early Rus’ to 1689 / Ed. by Maureen Perrie. Cambridge, 2006. P. 242.

Очевидно, до публикации полного научного отчета о результатах обследования останков великой княгини Елены делать какие-либо окончательные выводы было бы преждевременным. Но независимо от того, была ли великая княгиня отравлена или стала жертвой какой-то скоротечной болезни, ее смерть резко изменила обстановку при московском дворе. Лишившись своей покровительницы, недавний фаворит потерял все: власть, свободу и саму жизнь. Для тех же, кто годы правления Елены Глинской провел в опале, появился шанс вновь заявить о себе.

2. Апрельский переворот 1538 г. и недолгое «регентство» князя В. В. Шуйского

9 апреля 1538 г., на шестой день после смерти правительницы, кн. И. Ф. Овчина Оболенский был схвачен: по словам Летописца начала царства, он был «пойман» «боярским советом князя Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных единомысленных им без великого князя веления, своим самовольством за то, что его государь князь великий в приближенье держал» [795] . Постниковский летописец добавляет важную деталь: бывший фаворит был посажен в ту же палату [796] , где ранее сидел в заточении кн. М. Л. Глинский. «И тягость на него, железа, ту же положили, что и на Глинском была. Там и преставися» [797] . Таким образом, расправа с любимцем великой княгини Елены носила характер мести, а среди единомышленников Василия и Ивана Шуйских можно, не рискуя ошибиться, назвать родню юного Ивана IV по матери — князей Глинских.

795

ПСРЛ. Т. 29. С. 32.

796

Эта палата, как сообщает Летописец начала царства, находилась «за дворцом у конюшни» (ПСРЛ. Т. 29. С. 32).

797

ПСРЛ. Т. 34. С. 26. По словам Летописца начала царства, Ивана Овчину уморили «гладом и тягостию железною» (ПСРЛ. Т. 29. С. 32).

Вместе с князем Иваном Овчиной была арестована его сестра, мамка юного Ивана IV Аграфена Челяднина: ее сослали в Каргополь и там постригли в монахини [798] . В описи царского архива XVI в. упоминается «указ о княж Ивановых людех Овчининых и Ографениных» [799] : речь, по-видимому, шла о роспуске дворов опальных брата и сестры и об освобождении их холопов.

Устранение ключевых фигур из окружения покойной правительницы сопровождалось также амнистией заключенных. Постниковский летописец сообщает об освобождении бояр Юрия Дмитровского, а также бояр, дворян и детей боярских Андрея Старицкого [800] . Кроме того, тогда же, в апреле, на свободу вышли князья Иван Федорович Бельский и Андрей Михайлович Шуйский; они были возвращены ко двору (великий князь, по словам Летописца начала царства, «очи свои им дал видети») и пожалованы боярством [801] .

798

ПСРЛ. Т. 29. С. 32.

799

ОЦААПП. С. 29 (ящик 121).

800

ПСРЛ. Т. 34. С. 26. Если верить Постниковскому летописцу, бояре князя Юрия Дмитровского были освобождены уже в день смерти Елены Глинской (см.: Там же).

801

ПСРЛ. Т. 29. С. 32.