Вдруг выпал снег. Год любви

Став на подоконник, я схватился за ветку вишни, подтянулся точно на турнике и через секунду сидел на дереве, окруженный спелым ароматным виноградом.

С дерева улица виднелась далеко: уползала на край неба с маленькими домиками, собачьим лаем, кудахтаньем кур, дымками печек, потому что, хотя день и стоял теплый, люди у нас уже с октября отказывались от примусов и керосинок, готовили еду на печах.

Я нарвал виноград в кепку. Кепку зажал в зубах и той же дорогой, через окно, вернулся в комнату.

— Значит, подавился старец чемоданом, — сказал Баженов. Он сидел на диване, закинув ногу за ногу, и курил. Когда он прошел в дом, я даже не заметил.

— Не чемоданом, а дровами, — поправил я.

— Как понять?

— Понимать надо буквально. На старца обрушился штабель дров, когда он попытался выкопать под ним ямку.

— Сдалась ему эта ямка, — Баженов взял из кепки кисть винограда.

— Сдалась.

— Ты серьезно?

— Вообще да. Было такое мнение у старца, что семь лет назад зарыл он там некоторые вещички.

— Интересные вещички?

— Будто бы кадило золотое, панагии с драгоценными камнями. Мелочишка разная — типа царских золотых червонцев, колец, брошек, крестиков…

— И ты всему этому верил? — осторожно спросил Витек.

— И да и нет… Вполне возможно, что все это у старца от контузии.

— Трезво рассуждаешь, кладоискатель. Трезво. Между прочим, клады и в вашем городе есть.

— С меня довольно, — сказал я. — Ищи сам… А за чемодан тебе рожу набить надо.

Баженов обиделся:

— Спасибо, герой. Чемодан, он мой был. Кореша моего. Даже не кореша, а его тетки.

— Ладно, дело прошлое. Только впредь меня за придурка не принимай. Понял?

— Лучше некуда, — улыбнулся Витек. — Есть предложение пойти пообедать.

Я вздохнул и вывернул карманы пиджака.

— Мероприятие финансирую, — заверил Баженов.

В правом кармане была обширная дыра. Я сказал:

— Может, копеек двадцать завалилось под подкладку.

Запустил пальцы в дыру. Что это? Дрожь пошла у меня по телу. Вынимая руку, я уже догадался, но пока не смел верить. На моей ладони в пятне света, падающего из окна, лежал золотой с бриллиантом крестик Онисима.

Витек ошалело присвистнул.

Каким путем крестик Онисима попал ко мне в карман? Я сообразил сразу: вариант мог быть только один. Сам Онисим положил его тогда, ночью, когда уходил откапывать свой клад. Старец был уверен, что найдет сокровища. С ними он не собирался возвращаться в дом деда Антона. Может, в нем вдруг заговорила совесть, а может, справедливость, и он решил, что за наши совместные скитания, за штабеля дров, погруженные на подводы и машины, я заслуживаю вознаграждения. И тогда он великодушно опустил свою единственную дорогую вещь в карман моего пиджака.

Я поднял крестик. А Витек встал с дивана, и мы молча смотрели, как играют золото и бриллиант на моей вспотевшей ладони.

— Это деньги, — сказал Витек. — Если с умом продать, солидные деньги.

— Может, я не захочу продавать.

— А зачем он тебе? Не станешь же ты носить его на шее.

— Не стану, — согласился я.

— О чем разговор? Покупателя я беру на себя.

Глаза у Баженова блестели нехорошо — жадно. И коверкотовый костюм, и тонкая белая рубашка, сквозь которую просматривались линии матросской тельняшки, не придавали ему больше ни солидности, ни уверенности. Наоборот, суетливость и беспокойство присутствовали во всем его облике, как если бы он видел на дороге кошелек, но еще не знал, есть ли там деньги.

— Не приставай, — сказал я. — Мне нужно подумать.

— С пустыми-то карманами, — возразил он тяжело, словно давился слюной.

Я сжал ладонь и опустил руку в карман. Стоял так, не вынимая руки. Казалось, Баженов может ударить меня, избить, отнять крестик.

— Это память об Онисиме, — по тону голоса можно было подумать, что я оправдываюсь.

— Нашел святого старца.

— Старец не был святым. Но и простофилей не был. Он имел свои соображения на жизнь.

— Обдури ближнего.

Он, конечно, сказал не «обдури», а другое слово, но смысл был похожим.

— Не спорю, в жизни старца были моменты, когда он дурил ближних. Понимаешь, он считал, что путь к счастью длиннее человеческой жизни. Он думал, что счастливым человек может стать лишь случайно. Потому искал этот случай, хитрил, путался…

— Мягкая у тебя душа, — как бы сожалея, сказал Баженов. Вернулся на диван, достал пачку «Казбека».

— Не стыжусь этого, — ответил я.

— Старец твои был набитый дурак. — Баженов чиркнул спичкой и ловко, почти любуясь, выпустил клуб дыма. — Никакой дороги к счастью нет. Счастье здесь, рядом, может, как дымок, плавает в этой комнате. Но вся загвоздка в том, что оно маленькое. Пока еще маленькое. Но, возможно, через сколько-то лет оно станет большим. А сегодня маленькое. И его нельзя разделить на всех. Не хватит! Потому и говорят: счастье достается смелым, тем, кто за него борется.

— Каждый борется за него по-своему.

Баженову понравились мои последние слова. Он кивнул и выразительно сжал кулак, будто демонстрируя, чем именно нужно бороться за счастье.

— Не очень-то помогает тебе твой метод, — насмешливо сказал я. — Живешь как собака, не имея собственной крыши над головой.

Баженов обиделся. Это было видно по глазам. Но было видно и другое: он не хотел со мной ссориться. Покривил рот в улыбке, сказал после многозначительной паузы:

— Зачем птице крыша? Для нее небо крыша.

— Тебе стихи писать надо, — посоветовал я.

— Может быть, я и пишу. Для души, для сердца. — Баженов вдруг резко встал. Хлопнул меня дружелюбно по плечу: — Ладно, капиталист, пойдем обедать. Мое предложение остается в силе.

— Нет, — сказал я. — Мне не хочется.

— Как знаешь, — пожал плечами Баженов. — В Одессе в таких случаях говорят: не хочешь есть, сиди голодный.

5

Из сообщения городского радиоузла от 4 ноября 1940 года:

«…В связи с досрочным выполнением высоких трудовых обязательств, взятых по случаю XXXII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями награждена группа передовых тружеников Краснодарского края.

Среди награжденных орденом «Знак Почета» — наш земляк, бригадир стерженщиков машиностроительного завода Евгений Михайлович Ростков.

Сегодня наш корреспондент побывал в литейном цехе и попросил Евгения Михайловича рассказать о планах его бригады. У микрофона Евгений Ростков:

«Вся наша бригада, как и весь советский народ, с большим воодушевлением трудится в честь коликой даты — XXXII годовщины Октября. Мы взяли дополнительные обязательства — выполнить годовой план к 5 декабря — Дню Конституции. В этом нашему рабочему коллективу большую помощь оказывает инженерно-технический состав цеха. Наука при социализме служит высоким гуманным целям».

…По 20 часов отработали ученики старших классов школы № 5 на строительных работах по восстановлению разрушенного бомбежкой правого крыла здания. Со второй четверти занятия в школе будут проводиться не в три смены, как прежде, а в две… Новые светлые классы после праздников примут учеников…»

6

— Здравствуй, — сказал я.

Грибок вздрогнула. Она стояла в дверях. Между нами были крыльцо, четыре ступеньки и сизый сумрак угасшего дня, сдобренный дымком, морской пылью и просто холодом.

— Тебя отпустили? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Представь себе.

— Не представляю, — призналась она.

— Почему?

— Подожди одну минуту.

Она действительно вышла через минуту в пальто и желтом берете. Я взял ее под руку, и мы пошли вниз по Приморской улице, которая выходила на Приморский бульвар, у самого-самого моря.