Вечное царствование

Люди, стоявшие в очереди, начали перешептываться, мое имя переходило из уст в уста.

— Монтана Форд. Что она делает? Она только что выдвинула требование вампиру? Ее наверняка выпорют.

В ответ на мою невыносимую мольбу губы вампира растянулись в ухмылке, и он показал блестящие часы на своем запястье.

— Ты знаешь, что это такое? — он замурлыкал, и мое сердце забилось сильнее от его бархатистого тона, подразумевающего, что в нем была какая-то угроза, которую я не уловила.

— Эм… часы? — Я видела их раньше, и нам разрешалось иметь часы в наших домах, хотя он смотрел на меня так, как будто у меня было две клетки мозга, и я не знала, что с ними делать.

— Да. И эти часы — разница между тобой и мной. Они ценны. Как и я. Как и все мне подобные. Но ты… — Он наклонился ближе, и мой нос наполнился ароматом свежего белья. Запахом, который я узнала только благодаря им. — Ты — пища. Бродячий скот. Когда урожай не растет, животным приходится голодать. А посевы не процветают, человек. — Он отвернулся от меня, и мой пульс участился так сильно, что я почувствовала, что достигаю предела, давление в груди было таким, словно вот-вот взорвется вулкан.

Кто-то тронул меня за руку, я обернулась и увидела свою соседку Лилиан. Она была на год старше меня и такая худая, что я поняла: она голодает еще больше, чтобы прокормить своих троих детей. От этого факта у меня защемило в груди, и я постаралась заглушить это чувство. Забота о ком-то — слишком скользкая дорожка, чтобы с нее упасть, но в некоторые дни отгораживаться от людей было сложнее, чем в другие, особенно когда я видела, как Лилиан пытается прокормить своих детей.

Нас поощряли к размножению, но одной из немногих вещей, которые я все еще контролировала в своей жизни, было мое тело, и последнее, что я когда-либо сделала бы в этом жестоком мире, — это привела бы в него детей. Это были бы просто еще одни пакеты с кровью, которые вампиры могли бы высосать досуха, а я бы никого не стала обрекать на такую жизнь.

— Оставь это, Монтана. Иди домой, — настаивала Лилиан.

В ее водянистых глазах я увидела решимость. У нас дела обстоят лучше, чем у ее семьи. Хотя, похоже, на ужин всю неделю будет только свекла. Но для нас этого было достаточно. Должно было быть. Но, черт возьми, я ненавидела свеклу. Папа всегда говорил: «Ешь свеклу, чтобы не переедать». Это заставляло меня смеяться, и свекла заходила на ура, а сладость в моем рту вызвала во мне удовлетворение. В любом случае, я не собиралась отказываться от нее.

Я кивнула Лилиан, затем бросила хмурый взгляд через плечо на вампира и направилась прочь по грязной местности, а дождь кружил в воздухе.

Я успела пройти три фута, прежде чем что-то ударило меня в спину, и меня словно пронзило электрическим разрядом в тысячу вольт. Я с криком рухнула на мокрую землю, и перед глазами замелькали белые звездочки, пока я дергалась и корчилась от боли.

Держись, просто продержись еще секунду. Никакая боль не длится вечно.

Я была на грани того, чтобы меня вырвало моим жалким подобием завтрака, когда пытка прекратилась, агония в моем теле улетучилась, как тысяча испуганных бабочек.

Мои глаза прояснились, и я обнаружила, что смотрю на вампира из Торгового центра, и мое дыхание тяжело вырывалось из груди, когда мир снова обрел четкость: в его кулаке свободно болтался хлыст для скота, а в его холодных глазах плясало дикое веселье.

Вязкая ненависть когтями впилась в мое нутро, разрывая внутренности и прося выхода. Я стиснула зубы, заставляя себя не произносить больше ни слова, несмотря на поток проклятий, которые так и хотелось обрушить на него, но в его взгляде сверкнула угроза, и будет некрасиво, если я подтолкну его к ее исполнению.

Его лицо исказилось в усмешке. — Тебе лучше держать свой рот на замке. Еще один шаг за грань, и я прикажу вздернуть тебя и опустошить на глазах у всей Сферы.

Я задрожала под ним, и мои вены превратились в лед, когда лужа вокруг меня пропитала всю одежду, а дневная прохлада пробрала до самых костей.

Это была пустая угроза. Вампиры редко убивали людей в открытую. Наша кровь была слишком ценной. Но у них было множество способов причинить мне боль, не лишая жизни.

Я стиснула зубы, проглатывая свою гордость, и кивнула ему, заставляя себя отвести от него глаза в знак покорности.

Он зашагал прочь, по пути забрызгав меня грязью, а я встала на колени и обнаружила, что сумка с пайком утопает в грязи, и половина содержимого высыпалась на землю.

Мое сердце дрогнуло, и я сдержала проклятия, вертевшиеся у меня на языке, пока собирала испорченную еду, зная, что только ухудшила положение своей семьи.

Почему ты никогда не можешь промолчать и принять то, что тебе дают?

Потому что, если я это сделаю, я умру внутри. Я стану такой же, как другие, которые потеряли свет в своих глазах.

Если папа и делал что-то для нас ежедневно, так это разжигал пламя в наших сердцах, чтобы мы никогда не сдавались, как бы безнадежно все ни было. Но в такие дни, как этот, это становилось только тяжелее, больше бременем, чем чем-то, за что можно ухватиться. Мы были заперты в этой Сфере, в этой жизни, и никакие надежды и любовь друг к другу не могли этого изменить.

Пробегая мимо однообразных рядов многоквартирных домов, я заметила своего отца, спешащего ко мне по потрескавшемуся тротуару с беспокойством в глазах. Его пальто было слишком большим, но слишком большое всегда лучше, чем слишком маленькое.

Его глаза метались влево и вправо, пока он пробегал последние шаги между нами, его темные волосы рассыпались по лбу, когда он оглядел меня, хмурясь от грязи и стыда, которые прилипли ко мне.

— Что случилось? — Он оглядел мою грязную одежду и растрепанные волосы, оглядываясь в поисках неприятностей, которые, к счастью, не последовали за мной.

— Ничего. Я упала, — солгала я, не желая взваливать на него бремя моего дурацкого мини-восстания у Торгового центра.

Я знала, что лучше не вести себя подобным образом. Мое сердце отягощало чувство вины, а вены горели от нескончаемого жара моего гнева. Мы всю неделю ложились спать с урчащими животами из-за этих жалких пайков, и я ничего не могла с этим поделать.

— Где Келли? — Требовательно спросил он.

— Она еще не вернулась? — Я ахнула, затем мои щеки запылали, когда я выдала, что точно знаю, где она.

— Вернулась откуда? — Папа зарычал, его тон был сердитым, но глаза выдавали страх.

Он так же хорошо, как и я, знал, что Келли и проблемы были смесью, которая слишком часто сочеталась. Она была импульсивной и, что хуже всего, бесстрашной. А в мире, в котором мы жили, страх был не тем, без чего мы могли позволить себе обойтись.

— Она отправилась на свалку, — быстро соврала я.