Вечное дерево

– В общем так,-усмехнулся Степан Степанович.- Только в данном случае...

– А в данном случае,-прервал Дунаянц,-задача не для каждого. Не каждый с нею справится. Мы доверяем тебе потому, что ты как никто... У тебя опыт работы с молодежью... Правильно я говорю?

– Правильно,только...

– Вот видишь. Шик-модерн. Он все понимает,-обратился Дунаянц к Кузьме Ильичу.

Тот потер лицо ладонью, усмехнулся.

– Но я же еще не дал согласия,-сказал Степан Степанович.

– Но мы еще и не поставили задачу, - парировал Дунаянц.
– Представь, что это новобранцы- Они ирибыли в твое распоряжение. Ты знаешь, что с ними делать...

Степан Степанович не отвечал. Снова быть бригадиром ой как не хотелосьВедь это посложнее, чем с брягадой Ганны. Сеня и девушки работать могут, а с новичками - возни не оберешься, она, наверное, не знают, с какой стороны к станку подходить, хотя и разряды имеют. "Вон Журка мой - ну что он может?"

– Мы очень на тебя рассчитываем, дорогой. Ты из них воспитаешь настоящих рабочих-таких, какие нам нужны. Дисциплина, порядок, радивое отношение. Кто сделает это? Лучше тебя никто не сделает. Как я сказал о тебе товарищам из партбюро, все в один голос заявили: "Вай, какой человек! Этот не подведет".

– Так уж и сказали?
– усмехнулся Степан Степанович.

– Именно. Хочешь, протокол покажу?

– Да поймите вы,-произнес Степан Степанович, оглядывая начальника цеха и мастера,-я сам еще место не нашел. Повторяю это и буду повторять. Я и с этойто бригадой так плавал - вы и не знаете.

– Зато выплыл, - перебил Дунаянц.
– Благополучно выплыл. Это нам известно.
– Он поднял руки, давая понять, что с ним не нужно спорить.
– Со стороны виднее. А насчет места...
– глаза у него азартно блеснули. Именно это и есть твое место. Наставник.

– Чему же я буду наставлять, если я сам еще..,

– Опыту, отношению, любви к делу...

– Он прав, - подтвердил Кузьма Ильич и погасил папиросу о чугунную пепельницу.
– Это общее мнение.

Мы тебе зла не желаем.

– Не желаем, дорогой, - повторил Дунаянц.
– Всячески помогать будем.

Они смотрели на него с надеждой и доверием, как он, бывало, смотрел на человека, назначаемого на ответственную службу. Ему доверяли. Ему верили. И он не мог, не имел права отказаться.

– Ладно, - сказал Степан Степанович, встал и одернул пиджачок. Попробую,

– Это, пожалуй, правильно вы решили. Лучше поработать, чем идти в институт, который не нравится, -сказала Ганна.

Она работала. А Журка наблюдал за нею. Его обходили, задевали локтями. Кто-то спросил: "Что это за шпиндель торчит?"

Ганна посмотрела в его сторону, как ему показалось, неодобрительно, и это заставило Журку напрячь всю свою волю и уйти.

Он вышел на проспект, остановился у ворот под ажурной аркой.

Вокруг шла обычная жизнь. Все те же люди. Все то же небо, покрытое быстро проплывающими облаками.

Все те же машины, со скрипом притормаживающие у светофоров. И тот же милиционер в белых перчатках.

Ничто не изменилось. И ритм движения все тот же. Как будто ничего не произошло, как будто все осталось по-старому.

А на самом деле произошло чудо. Только никто не знает об этом. Ни один человек.

"Послушайте, люди!-хотелось крикнуть Журке.- Я встретил ее. Нежданно-негаданно, там, где не ожидал встретить. Вот в этом цехе. Можно пойти и увидеть ее за станком. Она такая, с высокой прической.,."

Отец появился нескоро и набросился на Журку с упреками:

– Опять удрал. Что у тебя за манера дурацкая?!

Сказано: жди - значит, жди.

– Да ну, - отмахнулся Журка.
– Идем.

– Куда еще?

– Оформляться.

Отцу понравилось его рвение, он, одобрительно кивнув, направился вместе с Журкой в отдел кадров.

Оставив Журку в полутемном коридорчике, отец пошел к заву. Журка смотрел в окно, вниз, на проходившие машины. Он загадал: пройдет до выхода отца четное количество-примут, нечетное-не примут. Насчитал тридцать одну машину, и послышались знакомые, определенные отцовские шаги.

"Ну, все", - с болью подумал Журка и не обернулся, чтобы не показать своего огорчения.

– Все,-повторил отец, словно прочитал его мысли.
– Все в порядке.

Тогда Журка обернулся и, не помня себя от радости, обнял отца.

– Ну, ну, не теряй времени,-проговорил отец и покашлял от нахлынувшего волнения.

Начались трудные, суматошные, великолепные дни.

Все и всё сопротивлялось Журке, а он настойчиво преодолевал сопротивление, будто и в самом деле один против целой команды играл. Хуже всего было то, что противники его не спешили, все делали в замедленном темпе, как будто нарочно тянули время. В отделе кадров просили представить то одну, то другую бумажку: справку из военкомата, характеристику из школы, справку о здоровье. И не все сразу, а по отдельности. Принесет бумажку, скажут: "Хорошо! Теперь еще вот что надо".

И он опять бежит.

Но несмотря на всю эту волынку, настроение у Журки не падало. Он понимал: иначе нельзя. Лишь через все это лежит путь на завод, а значит, к ней, к Ганне. И потому все переносил покорно. Чем больше было испытаний, тем с большим рвением он осиливал их.

"Скоро, скоро... Осталось совсем немного".

Наконец все было преодолено, сделано, представлено, подписано, и вот в руках у Журки пропуск, еще временный, но долгожданный.

Он держал его крепко и осторожно и в десятый раз рассматривал каждую буковку, и все ярче, все живее представлял себе, как он завтра перешагнет ворота проходной, войдет в цех наравне со всеми рабочими, как увидит ее и целый день будет видеть и делать все, что она скажет, делать обязательно хорошо, лучше других, чт^ы она радовалась и гордилась им.

– Жура, Жура, Журавель,-раздался знакомый голос за его спиной, и цепкие руки схватили за плечи.

Перед ним стоял Колька Шамин со своей лукавой улыбочкой и качал круглой, как мяч, головой.

Журка не обрадовался и не удивился появлению товарища, и потому Колька спросил:

– Что, опять пружинка лопнула?

– Нормально. Вот... Пропуск получил.

– Тоже мне-счастье. Возьми мой в придачу.

– И ты на завод устроился?

– Заставили.
– И Колька нехорошо и витиевато выругался.

Журка насупился. Колька сказал примирительно:

– Тихо, старик... Лучше расскажи, как пролетело время? Почему ты-то здесь? Куда сдавал? На чем погорел?

– Да нет... Мы ж специализировались... У нас разряд.

Колька не дал закончить:

– Не узнаю десятого "б". Такая высота, и не на высоте... А я сочинение на тройку писанул. Хотел год позагорать, да родитель против. Он, знаешь, у меня идейный. Еще Медведь тут. Тоже в аппаратном. Не видел?

Журка передернул плечами.