Вечные поиски

– Сэр Рыцарь, – сказал Педро с притворной почтительностью, – необходимо указать, что вы сидите наоборот, и если решите ничего не менять, то вы и лошадь двинетесь в разных направлениях.

– Нелепые слова, – сказал старик. – Буцефал знает наше направление, а пока я не совершу первого успешного подвига, я буду ездить в этой позиции, приличествующей моему смиренному положению.

Кляча подправила приятную ей ношу и затрусила в кусты.

Браконьер в ярости накинулся на Педро:

– Он что, решил завладеть моей хижиной? – и он свирепо поглядел туда, где кобыла и старик уже скрылись из виду. – Это катастрофически скажется на моей коммерческой деятельности.

Недавние синяки и шишки несколько умудрили Педро.

– В том, что он выбрал твою хижину под свой скит, ничего странного нет. Странные феномены всюду следуют за этой личностью, и стоит повстречаться с ним, стоит привлечь к себе его внимание, как начнут случаться всякие странные вещи. Мой совет: убери из хижины все свое и постарайся не попадаться ему на глаза. Иначе твоя и без того необычная жизнь станет куда необычнее.

– Потерять в одну ночь и свой склад, и свое жилье – достаточно странно, – сказал браконьер. – И что я получу в уплату?

– И думать забудь! – мудро посоветовал Педро. – Скажи спасибо, что он не выбрал тебя в оруженосцы, или в пажи, или в блюстители копья, или бог знает в кого еще.

Найдем для тебя другое место. Может, у моего друга-автора.

– Я литераторов на дух не переношу, – сказал браконьер. – Они всегда всего на шаг от полного помешательства.

Педро рассердился, так как его идея была продиктована великодушием.

– И когда у тебя сложилось это безжалостное убеждение?

– Они вечно расспрашивают меня о приемах браконьерства, – сказал браконьер (они с Педро уже выносили вещи из хижины и укладывали их в повозку). – Вот эта кипа памфлетов – жалкие результаты их писаний. Какой только чуши в них нет. Ну а если они навязываются сопровождать меня, когда я отправляюсь работать, так обязательно затевают разговоры во весь голос в самые решающие минуты. Их утонченные нервы, говорят они. Я исправляю их жалкие памфлеты и отправляю печатнику. Хотя бы один откликнулся.

– Несколько необычно, что представитель противозаконной профессии столь озабочен точностью фактов, касающихся его тайных методов.

– Это профессия, освященная временем, и если уж ее описывают, она не должна представать в искаженном виде.

Как вы догадываетесь, их пикировка облегчала перетаскивание вещей в повозку, в которую, когда она была полностью загружена, они оба забрались.

Хотя поездка их началась с ворчания, своеобразная поэтичность обряда посвящения старика в рыцари, а также спокойное равнодушие глубокой ночи вокруг все больше утишали их досаду. Даже злость Педро, на чью долю выпали и худшие ушибы, и худшие унижения. И вот, еще задолго до конца их поездки, они остановили повозку, откупорили новую бутылку и с благодушной беззаботностью принялись обсуждать звезды, которые так уверенно мерцали в вышине над ними, и перебирать подробности этого вечера. И под воздействием напитка недавно пережитое изменилось в пересказе, а боль и унижения внезапно стали удивительно смешными.

Так закруглим же этот вечер, пока его знакомые толкуют о том, как сильно старик успел их поразить, и в заключение данной главы величают его в полном соответствии с рыцарским кодексом титулом «Старый Рыцарь».

Чтение ролей

Автор встречается с собственным творением

Вот так судьбоносные божества приготовились через посредство нового двора разделывать на кусочки чувства Сервантеса, как ему предстояло вскоре узнать. А пока он колебался на крыльце таверны «Лепанто» со свитками эпизодов своего комического романа под мышкой, написанными точно роли в пьесе. Он хотел, чтобы его собутыльники почитали роли нового эпизода, обеспечив веселый вечерок для завсегдатаев, а ему подтвердили жизнеспособность его персонажей, которой он добивался. Но ему было уютно под открытым небом. Внутри ждала неуемная болтовня завсегдатаев. Здесь, на крыльце, в остывании жгучей дневной жары и благоухании каких-то непотревоженных деревьев в цвету, он думал, что тишина – это достижение, превосходящее все книги, деньги и славу христианского мира.

Бессонница и лихорадка царили в Сервантесе, как оголтелые монархи. Он жил по ночам не только ради того, чтобы писать, но потому, что ночные часы словно бы резонировали в некой вселенной тонко отзывающейся глубины.

Ночь тихо погрузилась во владения, где правили несколько мерцающих аванпостов: звезды и он сам. Его часто ввергало в изумление, что, будучи свидетелем, он тем самым будто становился божеством, пусть и временным, неквалифицированным. Предаваясь этим мыслям перед дверью таверны, он спросил себя, а почему, будучи вскормлен Богом для Его цели, он все-таки вынужден писать комедию, и из-под его пера появляются грубые шутки, каламбуры и жаргонизмы фермеров и торговцев? Почему его перо запечатлевает ироничности, подмечаемые крестьянами? Ответ, возможно, заключался в том, что Бог обитает во всем простом. Его менторша, грубая и умелая муза, выбрала ему в товарищи, в собеседники и в друзья людей совсем не похожих на изощренно искушенных персонажей двора.

Он вошел в таверну. Низкий потолок в копоти горящих свечей нависал еще ниже над головами завсегдатаев густой бахромой сажи. Нестройный гул приветствий из-за столов. Все тут его знали. Собрание в основном пестрело представителями убойных профессий, так как поблизости располагалась скотобойня. Сервантес окрестил их «регулярниками», потому что, подобно солдатам регулярных армий, они всегда держались вместе, громогласно шутили, и их окутывала легкая тревожная атмосфера запретов их профессии. Сервантес роздал роли, и регулярники принялись изображать Кихота и его злополучного оруженосца.

В таверне проводил время и новый посетитель, франтовски одетый господин, купец, щеголяющий новенькой шпагой и уже по горло заряженный пьяной задиристостью из-за сорвавшейся выгодной сделки. Он сардонически улыбнулся, глядя, как Сервантес начал раздавать свитки, а затем грубо отмахнулся от дружески протянутой ему роли. И потребовал еще вина. Хозяин принес новую флягу и весело сказал купцу, что «зря вы не взяли роли, ведь все-таки лучше играть роль в занудной пьесе, чем быть ее зрителем».

Это вызвало канонаду дружеских шуток над Сервантесом, но купец счел их нападками на Сервантеса и заметил, что «следовало бы запирать свихнутых, а не угощать их».

Атмосфера в таверне внезапно изменилась. Хозяин сказал:

– Лучше ведите себя приличнее, ведь автор всеми почитаем как ветеран войн с турками, и у него много друзей.

– Значит ли это, – сказал купец, готовый к стычке, – что он никогда не оплачивает счета, что он в кампаниях императора отлеживался с лихорадкой, что кредиторов у него больше, чем друзей?

– Послушайте, – сказал Сервантес, – вы словно лелеете свое дурное расположение духа. Ну так вот, эта роль вам в самый раз. Посмотрите-ка, она принадлежит Холерической Селезенке.

Атмосфера вновь заискрилась весельем. Но вновь купец неверно истолковал слова Сервантеса и теперь счел их прямым оскорблением себе. Он разорвал врученный ему лист и сказал:

– Дело не в моей селезенке, а в обществе, меня окружающем, таверне, где я сижу, и в этом пыльном городишке.

– В таком случае вы свободны удалиться, – сказал Сервантес.

Купец принял его слова за вызов и сказал:

– Я удалюсь, когда этого потребует мой рассудок, а не по указке того, кто, совершенно очевидно, его лишен.