Вечный путь
Шрифт:
Но эти чертовы следы под окном?
«На фиг следы!»
А его подозрительные намеки, трансформации на лице, его странный вопрос: не хочешь ли ты узнать правду?
«На фиг!»
Грунтовка вывела на дорогу с твердым покрытием. Справа, из-за вершины холма торчала верхушка покосившейся колокольни. Впереди темнело пятно деревни Богутово. Лента двухполосного шоссе обегала деревню с запада, соединяясь с трассой Москва-Рязань километрах в пятнадцати за линией горизонта.
Алексей притормозил возле автобусной остановки на окраине Богутово. Отсюда начиналась единственная улица, заваленная кучами опавшей листвы. Вдоль нее выстроились невзрачные одноэтажные домики, половина из которых была заколочена разнокалиберными досками. Некоторые
Алексей свернул к магазину и заглушил двигатель. Ему нужно было сделать паузу, хоть как-то упорядочить свои мысли прежде чем ехать в Москву и окунуться в водоворот повседневных дел. Его по-прежнему колотила нервная дрожь, а в таком состоянии опасно вести машину. У Юли трудности с родами. Его дочь может получить травму или родиться мертвой. Они обе могут пострадать. Вот о чем он должен думать в первую очередь! Но мысли о волках и оборотнях упорно стучались в голову.
«Это не должно повториться!» — пообещал себе Алексей и добавил: «Ведь во многом я сам довел себя до ручки».
Сколько раз он сам себя обманывал, предпочитая все глубже погружаться меланхолию, вместо того, чтобы встряхнуться и что-то сделать. В жизни он слишком часто позволял себе обходить острые углы.
Когда Алексей вылез из машины, на его голову посыпался снег. Он падал тяжелыми влажными хлопьями и таял, едва касаясь земли. Ветер запутался в электрических проводах. Какая-то грязная белая собачонка сидела на другой стороне улицы и вылавливала на себе блох. Кроме нее в деревне, казалось, не было ни одного жителя. Алексей первый раз за утро взглянул на часы. Часы показывали четверть восьмого. Магазин, судя по выцветшей табличке на двери, открывался с одиннадцати.
«Если он вообще работает», — засомневался Алексей.
Витрины по обоим сторонам крыльца были закрыты фанерными щитами, и навесные замки успели покрыться точками ржавчины. Заскорузлый замок размером с телячью голову красовался на дверях магазина. Створки когда-то давно выкрасили коричневым суриком. Сейчас краска растрескалась и отваливалась кусками.
«Да, вряд ли он вообще работает».
В деревне жили две-три старухи, пара одичавших псов, может быть несколько кошек. Вот и все население. Магазин тут выглядел явным излишеством, впрочем, как и автобусная остановка. Алексей сомневался, что здесь ходит рейсовый автобус. Он не видел ни одного с тех пор как вернулся из армии.
Он бесцельно разглядывал голые поля, заштрихованные снежной поземкой. К нему незаметно подступила тоска. Алексей вспомнил свое падение во сне, когда он был один среди пустыни мрака, окруженный приведениями со множеством постоянно изменяющихся лиц. А может быть он сам превратился в приведение, которому больше подходит тишина вымирающей деревни, нежели деловитая суета городских улиц? В Богутове он чувствовал себя почти как дома, и это место странным образом гармонировало с состоянием его души. Отсюда не хотелось уезжать.
«Но дело в том, что мы всегда возвращаемся», — внезапная идея с поразительной силой ворвалась в сознание. — «Где бы мы не спрятались, в какую бы щель не забились, рано или поздно мы будем вынуждены вернуться назад. Куда бы мы не бежали от своих внутренних демонов, жизнь все равно возвращает нас к началу круга, ставит друг перед другом и сталкивает лбами!»
... если хочешь упасть, то...
— Эй, молодой человек!
Пожилой мужчина в больших круглых очках без оправы приближался к нему сквозь падающий снег. Одет в зимнее пальто с барашковым воротником и коричневую кроличью шапку. Мех на шапке свалялся и местами вылез. На ноги натянуты ветхие башмаки без шнурков, ужасно грязные и проношенные до дыр. Он прихрамывал на правую ногу, а левую слегка волочил.
— Эй! Эй! Молодой человек!
Что, пришли за покупками? Не тратьте свое драгоценное время. Он не откроется ни сейчас, ни после одиннадцати. Он вообще не откроется...в нынешнем веке, я думаю. Этот замок висит здесь… дай бог памяти... с октября восемьдесят девятого. Вот так-то.— Я не удивлен.
Алексей поежился. Ветер задувал под подкладку куртки — вездесущий осенний ветер, от которого не спасает даже самый теплый свитер.
— Вы небось дачник, да? Я прав? Конечно прав. Откуда здесь взяться кому-нибудь еще. Неоткуда, значит. Неоткуда, — Рост не меньше ста восьмидесяти, глаза почти вровень с глазами Алексея, но сутулость и худоба делают его фигуру хрупкой. Кажется, сильный порыв ветра может унести его прочь как бумажного змея.
— Вы здешний? — спросил Алексей. Разговаривать ему не хотелось. Тем более с этим незнакомым человеком, от которого пахло грязным бельем и огуречным рассолом. Но что-то задерживало его, ощущение незаконченного дела.
— Здешний? Ах да, здешний! — Человек замахал руками и закашлялся, скрючившись и судорожно втягивая тощую грудь. — Сигареткой не угостите?
«У него наверняка туберкулез, а то и рак легких. А кого ты ожидал здесь встретить? Мистера Олимпию?»
Смешно. До того смешно, что хочется выть... по-волчьи выть.
— Я родился здесь и уж, поди, седьмой десяток без малого отсчитал, — Он долго не мог прикурить от зажигалки Алексея, вздрагивая при каждом щелчке пьезоэлемента и закрываясь воротником пальто. — Я, значит, здесь живу — Игнат Витюхов, бывший слесарь в автоколонне. Сейчас лесничество по ночам сторожу. А еще Марья Петровна, да Лизавета — Маркова, тракториста дочь, да старуха Парамонова со своей кошкой. Больше никого нет. Все, кто мог, значит, в город убежали. А кто не убежал, тот помер. Нет больше деревни. А ведь раньше как: ячмень сеяли, капусту. Сколько здесь росло капусты, молодой человек! В Кузнецове вагоны грузили нашей капустой! И скот: коровы, свиньи, птица в каждом дворе — все чин по чину. И куда что девалось!
Он поправил очки. Сигарета в углу рта дымилась как маленький вулкан.
— Гибнет деревенька. Сохнет на корню. Одни вы, дачники, значит, и остались.
Витюхов словно балансировал на грани жизни и смерти, но Алексей не испытывал ни вины, ни жалости. Только отстраненный интерес энтомолога, разглядывающего под лупой мертвую букашку. Когда он успел стать настолько бесчувственным? Почему в его душе нет и намека на эмпатию? Что должен испытывать человек, когда место, где он родился и вырос, где провел лучшие годы своей жизни и которым, возможно, гордился, неуклонно приходит в упадок, гибнет и разлагается у него на глазах? Каково это — еще при жизни спать в гробу и просыпаться в гробу, и там же принимать пищу и видеть, как этот гроб день за днем погружается в землю?
Подойди к краю пропасти и сделай шаг вперед... Если хочешь упасть…
Алексей двинулся обратно к машине. Витюхов семенил за ним, попыхивая сигареткой и откашливаясь в кулак. Он харкал и плевал на асфальт. Его хилые плечи вздрагивали, словно он исполнял какой-то конвульсивный танец или пантомиму.
— Вы сверху, молодой человек? Из Залесского? Я бываю там день через два. Какие там роскошные леса, какие леса! Какая дичь!
«Дичь?» — Алексей сомневался, что в лесах, о которых говорит Игнат Витюхов, водится кто-нибудь кроме бродячих псов и нескольких хромых зайцев. От охотхозяйства сохранилось только название и домик лесничего, который арендовал на лето какой-то писатель с украинской фамилией, чтобы кропать там бездарные рассказики о жизни «российской глубинки». Но в давние времена там, наверное, удавалось подстрелить благородного оленя. Возможно когда-то, когда Игнат Витюхов еще учился в начальной школе, там встречались лоси (от них остался только дорожный знак «осторожно — дикие животные») и еще... там конечно же до сих пор жили волки...