Вечный юноша

Однако, понимание этих влияний сказывается у молодого поколения, в литературе, в искусстве молодых. Они еще не могут сказать об этом полным голосом, но когда «искалеченное поколение» окончательно уйдет со сцены и они займут его место, они принесут в жизнь новое — смогут, я в это верю, говорить правду, как бы она ни была жестока, полным голосом, смогут стать «народной совестью».

Вспоминая заслуги Хрущева, что он сделал первый шаг. Этот шаг был не только мучительно трудным, он был очень опасным и для «состояния умов» внутри страны, и вне ее.

Операция не прошла безболезненно и не могла пройти. Когда «вынимают веру» — образуется пустота. И нечего закрывать глаза — эти последствия налицо. Но этот шаг Хрущева оправдан всем, и не только необходимостью. Он открыл окна и в страну ворвался свежий воздух, этот «поворот руля», а это все-таки поворот, как бы это не отрицали, вывел не только страну, не только социалистический сектор, но и мировое рабочее движение на новый этап истории.

Между прочим, поездка Брежнева в Югославию, речи, встречи, атмосфера — наглядно свидетельствуют, что и мы начинаем изживать «догматизм» не на словах, а на деле.

И разве это не отрадное явление? От узости к широте.

Мне, например, трудно говорить с Игорем, потому что у него нет веры в основное, в главное — в социальную революцию. Этот величайший рубеж человеческой истории как-то ускользает из поля его кругозора, мне кажется, просто им не осмыслен. Я не говорю о Ник. Ник. Пережив все, он ничего не заметил, ничего не понял и не хочет замечать и понимать. Все его мышление, никогда не бывшее сильным, не выходит из «категорий человека кадетской партии начала XX века».

Величайшие исторические бури, современником которых он был, пронеслись мимо этого историка, не возбудив в нем даже никаких новых мыслей, ничего кроме слепого, упрямого отрицания. Это удивительно, но это так.

Но я вижу, что и Игорь не осознает значения Октября. Факт остается фактом. Никаких громких слов тут не нужно, достаточно констатации факта: гений русского народа, гений Ленина открыли новую главу истории человечества. И эту исходную точку, это «начало» уже никуда не денешь. История человечества дошла до момента социальной революции. Ее, в общем, сделал русский народ, но фактически сделал, удержал и утвердил, превратил в исторический фактор, определяющий дальнейший ход истории — Ленин! И провозглашенные этой социальной революцией принципы: уничтожение частной собственности и связанной с ней эксплуатацией человека человеком стали внедряться и утверждаться в жизнь. Все это не могло, конечно, происходить безболезненно, без перегибов, эксцессов и т. д.

Какими путями и в каких формах эти вступившие в действие принципы социальной революции преобразуют человеческие отношения, человеческое общежитие — каково будет поступательное движение социалистического общества — покажет жизнь.

Но не будь Ленина, не найди она своего организатора и вождя, социальная революция могла быть и бесплодной вспышкой потушенной деятелями февральской революции или ее Наполеонами.

Впрочем, насчет деятелей февральской революции и насчет их способности обуздать стихию революции — дело сомнительное.

Вот встают передо мной эти живые для меня лица — Милюков, Керенский, (…), Бунаков— Фундаминский, Кулишер, Вишняк, Зензинов и т. д. Может быть, мне мешает «оберация зрения», вызванная тем, что я встречался с ними буднично, за чайным столом. Но, если сказать по правде, никто из них, ни Павел Николаевич, ни Александр Михайлович, ни Марк Вельяминович, ни Владимир Михайлович, как-то никак не вырастают в вождей, «умозрительно».

Все это крупные честные русские интеллигенты, они могли быть почтенными деятелями «третьей республики» (во Франции) или в «революции Николая Николаевича Кнорринга» — умереннейше-кадетской, по крайности, в право-эсеровской, они и без Ленина все равно были бы сметены разбушевавшейся народной стихией.

Опаснее были генералы — здесь и при Ленине они почти поставили революцию на колени, но здесь ее спас народ. В большевиках он увидел «своих», а в белом движении «бар». На самом деле, все это было (…), принимая во внимание различные прослойки населения. Но в общем — верно.

Мне кажется, что Игорю неясно и то обстоятельство, что деятели нашей «третьей революции» не могли принести в жизнь ничего, кроме торжества буржуазного мещанства, в конечном счете, со всеми их относительными свободами.

Но так как их несомненно спихнули бы генералы, то и относительные свободы были бы зарезаны. И как это все жалко и ничтожно перед величием подлинной социальной революции.

Нет. Не зря сказал Блок:

«Слушайте музыку революции».

(Выписки из Эренбурга, о 1937-ом годе и о 1938-ом, о страхе, культе Сталина — Н. Ч.).

«Несчастье деспотизма не в том, что он не любит людей, а в том, что он их слишком любит и слишком мало им доверяет». Какой-то французский автор (у Эренбурга).

23.

Почти каждый вечер хожу в кино — в клубе дома отдыха.

Великолепный польский фильм «Сегодня ночью должен погибнуть город», проникнутый подлинной человечностью, побеждающий всякую национальную обособленность, и ярой ненавистью ко всякой войне. Показан очень сильно — кошмар разрушения, убийства, бессмысленного истребления. Вообще польские фильмы на очень большой высоте. Показан не героизм бойни, а героизм человечности. И всякий раз все существо человека

кричит о том, что рано или поздно человечество не может не отказаться от подобного способа воздействия.

Как бы только это не было слишком поздно…

«Суд» — несчастный случай на медвежьей охоте. Не плохой психологизм. Трагедия чистого и самоотверженного человека с чистой и действенной совестью, которая, в конце концов, сломлена или подавлена примитивным и тупоумным следователем, прокурором и целым рядом обывателей.

Но зато «Богатая невеста», фильм 1937 г.

Паточная бесконфликтная колхозная идиллия. Говорят, у Сталина — представление о колхозах именно по таким фильмам: «Богатая невеста», «Кубанские казаки» и т. д.

Княжна Тараканова — Флавицкого (1863 г.).

Я забыл автора этой картины, которая запечатлелась с детства. И сейчас нашел — Флавицкий — читая «Статьи и заметки» В.В. Стасова.

О Третьякове М.П. — его полемика со Стасовым по поводу статьи о нем и его галерее.

Холодно. Дождь. Большую часть времени — под одеялом.