Ведьма

— Ты спал?

— Спал.

«Врет, — подумала она. — Ничего он не спал — глаза красные и веки опухшие. Чудило…»

Он проводил ее до самого дома, до подъезда. Она выглядела не так ярко, как накануне вечером, но от этого казалась ему более естесственой, а потому более красивой. Тогда же он подумал, что, может, она не такая уж и глупая, просто ей не повезло с кругом общения… Она словно услышала его мысли, а может, думала о том же — о везении:

— Тебе повезло с бабушкой. Это такой редкий случай, чтоб попалась такая классная бабка.

Он улыбнулся ей в ответ:

— Мне кажется, я вообще везунчик. Удача не оставляет меня — с детства и до сих пор.

— Ты смешной, — улыбнулась она тоже. — Благородный рыцарь. Ну, пока…

Она ушла, и они как-то так и не договорились о встрече. Он стоял у ее подъезда и ждал, что сейчас она выбежит и спросит, когда они встретятся и где, и не сходить ли им вместе в кино, или еще что-нибудь, какую-нибудь ерунду — но чтобы выбежала, а может, позовет в квартиру, познакомит с родителями… А что такого страшного в знакомстве с родителями?.. Но она не вышла. Он стоял, пока не замерз…

За все рождественские каникулы она так и не позвонила. Он ждал начала новой четверти, как никогда и ничего еще не ждал в жизни. Думал: может, ее увезли на каникулах куда-нибудь так быстро, что она не успела позвонить, или заболела, или еще что-нибудь случилось…

Но утром первого учебного дня, войдя в класс, он увидел ее не за их общей партой, а через ряд, у окна, и рядом с другой девчонкой. Обе засмеялись, увидев его.

Он не знал еще, в чем дело, но холод пробежал по спине — Рыжая Кари осталась сидеть за другой партой, и атмосфера накалялась напряжением…

Прозвенел звонок, и к нему подошла Толстая Берта — девчонка неглупая и ранимая, как все третируемые подростки; практически один был у Толстой Берты значительный недостаток — габариты, вызванные врожденным нарушением обмена веществ, так что никакие диеты ей не помогали.

— Можно, я сяду с тобой? — спросила она тихо, вид у нее был обиженный. — Я осталась без места…

И она кивнула в сторону парты у окна.

На перемене он услышал шепот в спину:

— Благородный рыцарь, эй!.. Целая ночь в пустом доме, вдвоем и — ни-ни! Ты правда такой порядочный или просто дуралей?.. Ты думаешь о чем-нибудь, кроме музыки?..

У него похолодело лицо и онемели губы. Рыжая Кари, которую он привел в дом своей бабушки, как в храм, для которой играл на пианино так хорошо, как умел — впервые перед кем-либо, кроме бабушки и после долгого перерыва, которую укрыл пледом, чтоб не замерзла, когда заснула, а сам сидел остаток ночи и смотерл на нее — синеглазая барби, точеный идеал, смеялась, глядя ему в глаза, и группировавшиеся вокруг нее девчонки тоже смеялись.

— Надо же, — слышалось оттуда. — Какие бывают еще кавалеры! А у тебя не найдется приятеля такого же ненормального? Или ты один такой? А что ж ты нам так до сих пор не поиграл? Ты вообще умеешь играть, а, Музыкант?..

Он посмотрел на Толстую Берту — она стояла у окна, в стороне от компании:

— А ты почему не с ними?

— А ты меня когда-нибудь с ними видел? — фыркнула та. — Ну и почему я должна быть с ними сейчас?

Берта оказалась единственной, кто не смеялся, единственной из девчонок. Как реагировали на растоптанный секрет мальчишки, он не замечал. Он ничего больше не замечал и не слышал до конца уроков. «Как же так? — стучало в голове. — Зачем она так? Чем я ее обидел? Что сделал неправильно? Если ей что-то не понравилось, могла бы сразу сказать, так было бы честно. Конечно, не было речи о том, чтобы никому не говорить, но ведь это так понятно!.. Почему? Зачем она так?!..»

Вечером, когда мать позвала к ужину, отец отложил газету:

— Ты ничего не хочешь нам сказать?

Он поднял глаза от стакана с водой:

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя проблемы?

— Нет.

— Но это же очевидно.

— Пустяки. Пройдет.

— Послушай-ка… Конечно, это твой дом, но все-таки… Я знаю, в Новогоднюю ночь ты приводил туда девушку. Твои сегодняшние проблемы не связаны с этим?

— Частично, — он сжал стакан в руке, пытаясь унять дрожь.

— И насколько же частично?

Он молчал, не зная, что сказать.

— Я надеюсь, — продолжал отец тихо. — Ты принял надлежащие меры предосторожности, чтобы не возникло нежелательных последствий. Ты понимаешь, что я имею в виду? Вы теперь все такие ранние и грамотные не по возрасту…

Стакан лопнул в руке юноши, а он продолжал сжимать пальцы, еще глубже вонзая осколки себе в руку:

— Если бы мы жили в девятнадцатом веке, — процедил он сквозь зубы и выражение его глаз стало таким, что отец испугался — перед ним сидел взрослый человек, из руки которого текла на скатерть кровь. — Я вызвал бы тебя на дуэль. Несмотря на то, что ты — мой отец. Извини, но неужели ты не понимаешь, что эти твои слова — оскорбление?!

— Прекратите! — закричала мать. — Магнус, что ты делаешь! Разожми ладонь! Ты проткнушь себе руку насквозь!..

Руку он прорезал не насквозь, но через час пришлось ехать в больницу, потому что кровотечение не прекращалось. Дежурный врач посмотрел и присвистнул:

— Рентген!

И начал вызывать по внутреннему телефону микрохирурга, анестезиолога и велел медсестре готовить малую операционную. Мать заволновалась:

— Что?!

— Что? Зашивать!

Он провел в больнице двое суток. Отец казнился и просил прощения и — он слышал — все приставал к врачу, в коридоре, шепотом:

— Вы понимаете, мальчик играет на фортепиано, это дурацкий несчастный случай… он сможет продолжать играть? Рука восстановится?

Врач кривился в ответ:

— Нерв задет, так что… не знаю. Связки целы. Будем надеяться.

В школе вокруг него образовался непонятный ореол — одновременно и сочувствовали, и посмеивались. В нем по-прежнему видели безобидного чудака, но теперь ситуация осложнилось — ему казалось, что его считают не просто безобидным чудаком, а чудаком, над которым можно безнаказанно смеяться. Он закрылся в себе и не реагировал на реплики — настолько, что иногда не слышал задаваемых ему учителями вопросов, и это тоже вызывало смешки. Он не понимал причины такой перемены отношения к нему Кари — ведь, в конце концов, это она первой заговорила с ним. Тогда почему, зачем выставлять его посмешищем пред всем классом?!

Однажды после уроков, на выходе, его догнала Толстая Берта:

— Подожди! — ей было тяжело идти быстро. — Слушай, я хочу сказать тебе одну вещь, чтоб ты знал… Над тобой смеется группа идиоток, а не весь класс. Парни обалдели от такого ее поведения. Если бы кого другого, но чтоб тебя так… Любая девчонка мечтает о таком к ней отношении. Чего ей надо-то было?… А «благородный рыцарь» — прими это, как титул.

«Да мне наплевать на всех вас!» — чуть не крикнул он ей в лицо, но вовремя сдержался: Берта была умнее многих других и, в сущности, была несчастным человеком. Даже если она и завидовала чужой красоте и успеху, виду не показывала и уж тем более не делала гадостей, и теперь, как могла, выражала солидарность.