Ведомые
Шрифт:
Камера опускается, и я смотрю на него, не в состоянии скрыть свою боль.
— Ты ненавидишь меня?
Он моргает, словно пытается вырваться из тумана. Румянец заливает его щеки, дыхание сбивается.
— Думаю, «обожаю» здесь подойдет больше, — говорит он.
Ох. Черт.
Он фокусирует на мне пристальный взгляд, обнажая душу, наполненную болью и потребностью.
— Ты — моя самая большая слабость, потому что я беззащитен перед тобой.
Внутри разливается тепло. Быстро моргаю, губы дрожат, я разрываюсь между желанием широко улыбнуться и заплакать. Он расколол меня
Секс — это одно, но сейчас происходит нечто большее. Я думала о нем как о друге, мужчине, которого хочу заполучить в постель. Однако позволив себе это, потеряю сердце из-за человека, который не позволяет себе впустить кого-то.
Я заставляю себя поднять камеру, направляю на него, пытаюсь сказать мягко. Вероятно, у меня не получается, руки трясутся, голос хриплый.
— Но ты все равно не хочешь трахнуть меня.
Мне хотелось подколоть Габриэля. Мы оба знаем, что это не так. И я проклинаю себя за эти слова, зная, что он тут же ответит. Это витает в воздухе, и мое сердце начинает биться сильнее.
А потом Габриэль улыбается. Это улыбка хищника: легкий изгиб губ, взгляд с прищуром. В его груди звучит глубокий рокот.
— Ты в это правда, веришь? Болтушка, стоит ли мне рассказать обо всех способах, которыми я хочу тебя трахнуть?
Я издаю бессвязный звук, внутренности скручивает.
— Расскажи.
— Ты говорила о шрамах, — произносит он. — У тебя тоже есть один. На верхней губе, справа.
— Когда мне было шесть, игра в Индиану Джонса пошла наперекосяк.
У его глаз появляются морщинки, но Габриэль не улыбается. Выражение его лица граничит с болью.
— Я хотел пососать это маленькое уплотнение с того самого момента, как заметил его в самолете. Каждый раз, когда ты говоришь, мне хочется облизнуть эту губу и попробовать твои мягкие уста.
Я дышу тяжелее, откладывая камеру.
— Меня сводит с ума, — говорит мужчина, — желание охотиться на тебя сутки напролет. Просто чтобы слышать твой голос, видеть, как двигаются твои губы.
Теперь я не могу сказать ни слова, рот приоткрывается, наливаясь от желания.
Похоже, он не возражает против моего молчания. Его взгляд скользит по мне, как горячая рука.
— Ночами тяжелее всего. Но, полагаю, ты и сама это знаешь.
— Да. — Ответ выходит как сдавленный всхлип.
— Обнимая тебя, я лежу и пытаюсь убедить себя, что нельзя перекатить тебя на спину. Нельзя поднять эту тоненькую футболку, под которой просматриваются твои формы, чтобы, наконец, узнать, какого цвета у тебя соски: нежно-розовые или розово-коричневые.
Габриэль делает глубокий вдох, его пресс сжимается, привлекая мой взгляд к очертаниям члена, который становится значительно тверже после его слов.
— Иногда я издеваюсь над собой, думая об этих фантастических сиськах. Как лизал бы их, словно мороженое, пробуя каждый сладкий изгиб. Долго и медленно. — Он опускает веки, глядя на мою грудь, и соски болезненно напрягаются. — Какие они будут на вкус? Понравится ли тебе, если я буду сосать их жестче? Или нужно ласкать их ртом настолько нежно, что ты едва почувствуешь, и будешь вынуждена умолять
о большем?Боже. Теперь я ерзаю от потрясающих ощущений.
Из глубины его горла слышен низкий гул, словно он наслаждается шоу.
— Иногда по ночам все так плохо, что я не хочу затягивать с прелюдией. Хочу поднять твою ногу, устроиться между бедер и двигаться как эгоистичный, жадный ублюдок. Я хочу трахнуть твою сладкую дырочку, почувствовать, как она становится влажной от моего члена.
Его грубый голос звучит так недовольно, что я издаю задыхающийся смех... потому что голова уже кружится, кожа такая горячая, что я чувствую слабость.
— Думаешь, я стала бы возражать?
Он бросает на меня пылающий взгляд.
— Ты хочешь, чтобы я использовал твое тело для своего удовольствия?
Черт, да.
— Настолько сильно, насколько сможешь.
Дрожь сотрясает его тело, и Габриэль впивается пальцами в подлокотники кресла, словно сдерживая себя.
Не могу этого допустить. Я еще больше опускаюсь на диване, слегка раздвинув ноги. Воздух холодит мою разгоряченную кожу.
Его взгляд незамедлительно скользит к прикрытому пространству под юбкой, и я сжимаю бедра.
— Но ты не можешь почувствовать, как она становится влажной, — шепчу я, сердце громыхает. — Потому что я заведомо влажная с тобой в постели. — Он издает низкое, сдавленное ворчание. — Такая охренительно влажная, Габриэль. Каждую ночь. Всю ночь напролет.
Когда он откидывает голову на спинку стула и смотрит томным взглядом, я слабо улыбаюсь.
— Почему, как ты думаешь, я стираю так много трусиков?
Он смотрит на меня почти сонно, но я вижу расчетливый блеск его глаз.
— Они и сейчас мокрые?
— Они стали такими в тот момент, когда ты вошел.
Он раздувает ноздри, будто с такого расстояния может почувствовать мой запах.
— Покажи мне.
Клитор набухает, плотно прижимаясь к ластовице трусиков. Чувствую такое возбуждение, что внутри все дрожит. Я раздвигаю ноги, мягкая ткань юбки скользит по коже. Дрожащими руками задираю юбку выше, полностью открываясь его взгляду.
Румянец заливает его острые скулы, губы приоткрываются. Я представляю свои потемневшие от желания белые трусики, бесстыдно очерчивающие распухшую сердцевину, и хнычу, покачивая бедрами.
— Еще, — отрывисто говорит он. — Дай мне взглянуть на мед, которого я так жажду.
Вот дерьмо. Не могу дышать. Дрожащим пальцем я цепляю трусики и почти застенчиво оттягиваю их в сторону. Чувствую себя настолько непослушной, грязной девчонкой, бросающей недозволенный взгляд, что моя кожа раскаляется добела.
Габриэль стонет, тихо и болезненно, его тело напрягается в кресле. Взгляд остается прикованным к моей обнаженной плоти, когда рука скользит по твердому прессу и останавливается над огромной эрекцией, натягивающей брюки. Он нетерпеливо сжимает себя.
— Красавица, — говорит он, надавливая сильнее.
— Достань его, — произношу, дрожа. — Я тоже хочу видеть тебя.
Он не колеблется. Просто расстегивает молнию и спускает брюки с бельем вниз по бедрам. Его член качается, поднимаясь, чтобы поцеловать впадинку пупка.