Век Филарета

За годы служения секретарь научился отлично разбираться, кого и когда следует пускать к митрополиту. В этот раз он первыми пустил погорельцев — священника, дьячка и пономаря.

— Вижу, всё вижу! — прервал Филарет объяснение сельского батюшки о пожаре, от которого в полчаса сгорело всё село Степашине. — Погодите!

Он ненадолго скрылся в комнатах и вынес оттуда свою шерстяную рясу.

— Вот тебе, отец, ряса от меня. Я вижу, на тебе чужая... И вот вам на построение и обзаведение от меня. Из попечительства ещё получите. И ступайте, ступайте, у меня дел много! — торопливо добавил он, тяготясь изъявлениями благодарности, потому что всегда хотелось дать больше, чем позволяли возможности.

Один за другим шли в кабинет духовные и миряне, оставаясь там то по нескольку минут, то более. Один высокий и худой мужик выскочил из кабинета спустя мгновение с растерянным видом, потоптался и вновь Переступил порог, оставив дверь неприкрытой.

— Ваше высокопреосвященство! — масленым голосом Говорил он. — Да вы же трудились.

— Я не принимаю платы за освящение храмов. — Раздражённый голос митрополита был хорошо слышен в приёмной.

— Да вы пересчитайте, тут тысяча рублей! — понизил голос настойчивый ктитор.

— Вон ступай!

Ктитор столь же резко выскочил из кабинета и прикрыл дверь. Секретарь подошёл к нему и отвёл в сторону.

— Я же вас предупреждал, — с укоризною сказал Святославский.

— Батюшка, да ведь мы со всей любовью и уважением...

— Ох, то-то и оно-то... Не обещаюсь, но попытаюсь умолить владыку. Вы только на глаза больше не показывайтесь. Обождите на дворе лучше.

За обедом митрополит был ласков к отцу Леониду, расспрашивал о здоровье матушки и дяди, которых знал, вдруг вспомнил детские свои годы, как сердечко замирало при пении колокола... Подали кофе.

— Ну, что у тебя? — повернулся он к секретарю, не приглашённому за стол.

— Владыка, староста тот всё сокрушается о своём промахе...

Филарет нахмурил брови, и Святославский поспешил продолжить:

— Он не смеет явиться, просит прощения, что не умел объяснить дело. Деньги приносил он не вам, а по случаю освящения храма — на горихвостовское заведение для бедных духовного звания.

— Это другое дело, — мягко сказал митрополит. — Пусть внесёт. Приготовь консисторские дела, сейчас займёмся... Ну, отче Леониде, поезжай к вечерне в Успенский, приложись к святыням. Да почиет на тебе благословение Господне!

В кабинете владыка прилёг на диван, а секретарь расположился за конторкой. От долгих стояний у Святославского постоянно болели ноги, но владыка никогда не приглашал его присесть.

— Помощник старосты церкви Николы в Плотниках застал взломщика у церковной кружки, поставленной в ограде церкви.

— Пиши. «Предписать, чтобы без нужды и дозволения кружку на улице не ставили... на соблазн вору».

— О беглой девице Аграфене Никоновой. Бежала из московского Алексеевского монастыря. Настоятельница в розыск не подавала, ждёт возвращения.

— Место новое, видно, не приглянулось... Пиши. «Ждать беглого, когда явится, так же странно, как после кражи ждать, чтобы вор принёс украденное. Объявить розыск».

— Дело диакона Ивана Васильева о произведении его в священники. Ему второй раз отказали, а он не хочет принимать диаконское место.

— Дай посмотреть бумаги... Пиши. «Определение справедливо. Только всё ещё жаль упрямого человека, который немало уже зла сам себе сделал. Продолжаемое диаконом упрямство оставить без наказания, потому что он со своим упрямством жалок».

— Прошение священника из Можайска о разрешении соорудить в храме новый иконостас.

— Пиши. «Дозволить, с тем чтобы церковь не вводили в долг. И с поручением благочинному, чтобы над иконостасом не было резных изображений, и чтобы римских солдат не ставили рядом с ангелом под святыми иконами».

— Бумага из министерства государственных имуществ о постановке религиозного образования. Вы приказали отложить.

— Помню. И кто только Киселёва этим Вурстом прельстил!..

Министра государственных имуществ Павла Дмитриевича Киселёва владыка хорошо знал и уважал. Начатую им реформу одобрял, ибо миллионам государственных крестьян предоставлялись большие права, но вот создание так называемых «киселёвских школ» встретил настороженно. Либеральный министр положил в основу обучения идеи немецкого педагога Вурста. Владыка прочитал переведённую на русский язык книгу Вурста и не обнаружил там в первых десяти главах никакого упоминания 6 Боге и царе. А книга-то — для начального обучения!

— Пиши. «Успех обучения поселянских детей по старым правилам был не скор и не обширен, но благонадёжен и безопасен. Обучаемые духовенством дети охотно читали и пели в церкви, вносили в свои семейства чтение священных книг. От сего должно было происходить доброе нравственное и религиозное действие на народ, не возбуждалось излишнего любопытства или охоты к чтению суетному и производящему брожение мыслей... К учению крестьянских детей должно привлекать не поиски преимуществ и выгоды, не мечта стать выше своего состояния, а любовь к знанию. Отрокам следует давать и семейное и общественное воспитание, а отроковицам только семейное. Нехорошо, когда жена будет себя считать учёнее мужа...» Оставь это на завтра, устал я что-то. Скажи, чтоб подали чаю.

— Владыко, вас опять Варфоломей дожидается... Я говорил ему, не уходит.

Филарет коротко вздохнул:

— Зови.

Варфоломей приходился митрополиту дальним родственником по материнской линии. Служил он пономарём в глухом селе за Талдомом и решился просить диаконского места. Филарет предложил ему сдать экзамен, который родич и не мог выдержать, ибо не умел читать. Тем не менее Варфоломей твёрдо рассчитывал на родственное снисхождение высокопреосвященного. Следовало отказать, а владыка не любил огорчать людей.

Варфоломей, невысокий, шустрый мужичонка в новеньком подряснике, с порога бухнулся на колени.

— Встань! — повысил голос Филарет. Не молод ведь, и семья... — Не могу я определить тебя во диакона, прости. Ты же ничего не знаешь!.. Проси у меня денег или чего другого — не откажу, а благости Святаго Духа дать не могут. Это будет святотатство и великий грех, за который я должен буду дать ответ пред Богом... Поди к секретарю.

Забежавший без доклада Андрей Николаевич Муравьев передал владыке полемическое сочинение Хомякова, обращённое к англичанину Пальмеру. Уильям Пальмер, второй год гостивший в России, проповедовал своё мнение о единстве веры между англиканством и православием. Филарет принял англичанина и имел с ним беседу, в которой указывал ему на невозможность сего без отказа от западных ересей. Пальмер многословно излагал свои симпатии к Русской Церкви и предлагал поступиться второстепенными догматами ради великой цели. «Я отрицаю сие разделение на существенные догматы и второстепенные мнения, что противно мнению всех отцов церкви!» — твёрдо отвечал митрополит. Однако по-человечески Пальмер был приятен, и распрощались они дружески.