Век кино. Дом с дракончиком

Сигизмунд простонал:

— О, каких трудов они стоят!

— Ладно, оставим, сам грешен. Вчера Боря, который заверял, что не расстанется с Дашей ни на минуту…

— О ком идет речь? — перебил адвокат деловито.

— Юноша учится с младшей сестрой Марины и подрабатывает охранником в «Страстоцвете». Стоило мне вчера заговорить о долларах, как Боря тут же сбежал с поминок и вообще исчез. «К ночи вернусь», — пообещал он Даше, и вот прошли почти сутки…

— Нет, про это садистское следствие я больше слышать не могу! — взорвался вдруг Серж. — Разыгрывайте свои комедии перед мальчишкой в аэропорту! — и быстрым шагом вышел из комнаты.

Трое оставшихся переглянулись.

— Сильно переживает, горе горькое, — запричитал купец. — Так любил, столько лет, близкие, самые близкие друзья…

Валентин перебил:

— Почему в аэропорту? Боря улетел, что ль?

— Улетел ли, уехал, ускакал ли… Простите, Валентин Николаевич, время адвоката — деньги, летит стремительной тройкой…

— Не переигрывайте.

Распрощавшись, Валентин вышел за дверь, остановился в тамбуре… непроницаемом для света, но не для звука.

— Что за черт… — адвокат.

— Чертик, — бизнесмен. — Как с луны свалился.

— Он действительно частный сыщик или из органов?

— Частный. — Пауза-заминка, слово-выстрел: — Киллер.

— Да иди ты! Интеллигентный человек, умный…

— Да, интеллигент. Историк. Понимаешь?

В коридоре послышались шаги, Валентин выскользнул из тамбура, удаляющаяся незнакомая пара, голоса: «Сергей Александрович уже отбыл». — «Но мне нужна подпись!»

Куда это он так поспешно «отбыл»? Интересно. Интересный особнячок, небось, сколько секретов скрывается (уже скрылось за столетие) в его недрах.

Тень старика

Ветер начал тихонько подвывать, взметая снежные вихри, отливающие тревожной желтизной в фонарных кругах, а под мостом было темно и пусто, как на душе у закоренелого грешника, и свистал острый сквознячок… тот сквознячок в разноцветной гостиной сквозь еловые ветви и серебряный дождь… Ему казалось, будто он приехал к назначенному часу (к шести вечера?) на встречу с «дракончиком». И будто бы видел, как на горке за заснеженной рекой светится столетнее полуовальное окно, за которым «соучастники», и оно вдруг погасло.

Кровь Алеши на сиденьях — значит, тот сел в машину. Они разговаривали в машине, и кто-то нанес первый удар — уже не важно кто. Любовник, которого недаром боялся Алеша, пришел в такое остервенение, что сбросил живого еще человека в ледяную воду. Стало быть, Алеша сопротивлялся до последнего — и на лице, теле, на одежде убийцы должны были остаться следы.

— Даша, ты видела Борю на другой день после исчезновения Алеши?.. Так. А Сержа? (Она показала на пальцах.) Через три дня. А Дмитрия Петровича на похоронах?

Ну, этот кое-как успел бы оправиться от нечаянной «подагры»… а Серж загримироваться! Господи, он же актер-профессионал, конечно, умеет искусно пользоваться гримом! Неясная идея (предчувствие идеи фантастической, невозможной!) шевельнулась в душе, не сумев сформироваться.

Валентин вылез из автомобиля, подошел к парапету. Река уже скована льдом, и снежные змеи скользят, извиваются по зеркальной глади. Снегопад, начинается метель, проносятся со свистом редкие машины по набережной. Место надежное, укромное. Убийство по страсти. Стройная версия. На кладбище, на погребении, Марина вдруг догадывается — кто. И идет на сделку. Гнусно, но возможно — бредит, так сказать, деньгами. На поминках получает немалую, надо думать, сумму за молчание и прячет так, что убийца (или некто другой, узнавший о сделке) не может до сих пор найти доллары. Чтобы иметь возможность тратить их открыто, она сдает комнату первому встречному… ну и нуждаясь в помощи, несомненно. Я же помню ее страх, ее взгляд там, на бульваре.

Манон Леско, прелестная, порочная и корыстная… но не до такой же степени — получить вознаграждение за смертный грех предательства! А, в этом мире все возможно… возможно даже искупление собственной смертью, преждевременной и насильственной.

Так размышлял он отвлеченно, кидаясь мыслью в разные стороны под продутым ветрами мостом, но не мог вообразить, воссоздать картину преступления, проникнуть в суть происшедшего. Что-то сбивало его, какое-то несообразие, несоответствие в побуждениях и поступках убийцы и жертвы.

Валентин обернулся: бледное лицо Даши в открытом окошке.

— Замерзла? Поехали.

Покуда машина медленно двигалась через центр, разыгралась уже настоящая метель, крупные хлопья — густейший, легчайший пух матушки-Зимы — бросал, кружил, взметал небесный вихрь на площадях и в переулках. На Смоляной пусто, далекий фонарь за воротами, «дворники» работали усердно, но не поспевали — белое крошево залепляло стекло, а при въезде во двор Валентин вдруг услышал произнесенное вслух, жарким шепотом слово:

— Старик!

В первое мгновение он не понял, а потом так обрадовался, что не смог сразу заговорить, горло сжалось от полузабытого детского, почти слезного, ощущения — восторженного страха, если можно так выразиться.

— Даша! — наконец выговорил он, а она опять прошептала:

— Старик!

Тут его как в голову ударило.

— Что?!

— Сейчас по улице шел старик в длинном пальто, полы развевались под ветром.

Валентин жадно вслушался, глядя на ее губы, почти не вникая в смысл — проклятие снято! Почему? Каким образом…

— Ты увидела его и потому заговорила? — вдруг вырвался нечаянный, очень странный вопрос; она отвечала с явным испугом:

— Нет… не знаю… просто так… вдруг сказалось…

Валентин въехал наконец во двор.

— Сиди тихо, не выходи, пистолет держи наготове! В какую сторону он шел?

— Навстречу, то есть к Никитским.

Метель подхватила и понесла, ослепляя, закружила в пустынных переулочках; перехватило дыхание на Суворовском, слегка отпустило в подземном переходе, где так беспечно раздавал он мелочь всего пять дней назад. Он постоял у входа на «Арбатскую», за спиной два киоска, и откуда-то «из-под земли» раздался тогда, в вечер первого убийства, искаженный, знакомый «нечеловеческий» голос: «Дракончик!»

Валентин вдруг безумно испугался — «пока я тут бесплодно бегаю…» — и действительно побежал, в лад с музыкальным неистовым темпом классической русской метели, в старинный дворик, где она расхаживала под фонарем решительно и резво, держа правую руку (с пистолетом) в кармане. Даша Пчелкина — и впрямь похожая в рыжей своей шубке и шапочке на прекрасную пчелку (которая ведь и ужалить может).

— Не стреляй, сдаюсь заранее!

— Что это вы… так игривы?

— Хорошо! Настроение такое… бодрое.