Веление долга

–  Все в порядке. Поздравляю! Не забыл, как стреляют. [53] В оставшейся половине конуса попаданий на две отличные оценки.

За стрельбами последовали учебные воздушные бои. Уже в первом бою Борисов дал полную нагрузку. Он применял все фигуры и заставлял меня действовать так, как в схватке с настоящим врагом. Бой длился не менее десяти минут и велся, как потом говорил Борисов, без всяких скидок. После последнего боя Лаврентий Порфирьевич с чувством удовлетворения заявил:

–  Ну, Леонид Георгиевич, моя совесть спокойна. Ты снова готов для боя и, уверен, справишься с любым противником. [54]

До конца войны

Пришло разрешение перелететь в свой полк. Прощаюсь с товарищами. Даю газ и последний раз взлетаю с аэродрома, с которого я в 1941-1942 годах водил моих товарищей в бой на прикрытие «Дороги жизни» и города Ленина и который два года спустя стал для меня второй летной школой. Набрал высоту. Под крылом - курган у населенного пункта Выстово. Делаю традиционный почетный круг: здесь похоронены мои боевые товарищи. Беру курс на Ленинград.

Внизу раскинулись давно знакомые места. Ясный, солнечный день позволял хорошо различать каждый поселок, каждый мысок огромного Ладожского озера. Сколько раз я летал над этим районом, сколько боев проведено над Ладогой и ледовой трассой!…

Могучая машина быстро проносится над перелесками и озерками. Показался Кронштадт, а слева Петергоф. Здесь я прикрывал один из самых первых десантов, в котором балтийские моряки показали образцы отваги и мужества…

Вот и аэродром, на котором базировался мой родной гвардейский полк. Немного волнуюсь, заходя на посадку. Но машина приземляется нормально. Вижу: отовсюду бегут матросы, офицеры. Жду указаний, куда рулить. Показывают к небольшому домику. [55]

На радостях, что я у себя, в своей полковой семье, «дал газок» и покатил к месту стоянки. Народу собралось много. Командир полка - старый друг и боевой товарищ Герой Советского Союза Василий Голубев - помог выбраться из кабины. Конечно, обнялись, расцеловались. Старые друзья хлопают меня по плечу, пожимают руки. Я от волнения забыл вытащить из кабины свою палочку. Кто-то это заметил, и скоро она была у меня в руках. Эта теплая встреча, внимание товарищей взволновали до слез.

Для меня, оказывается, и домик приготовили. Стоянку для моего истребителя около него оборудовали, так что мне не надо было далеко ходить. Больше того, через несколько дней, когда товарищи заметили, что, забираясь в кабину, я часто соскальзываю и падаю, начальник штаба дивизии Петр Ройтберг поехал со мной в Ленинград, к секретарю Ленинского райкома партии. Тот направился с нами на завод «Красный треугольник». Секретарь райкома рассказал на заводе обо мне и вскоре принес большой пласт каучука. Этот каучук мотористы быстро приспособили к ботинкам, и я уже не скользил, поднимаясь в самолет.

Эту заботу и товарищескую помощь я чувствовал всегда и везде, и в большом и в малом. Все помогали мне осуществить главное в жизни: сражаться за свою Родину, за свой народ. Вообще мое возвращение в строй было победой не только моей личной - это была победа всех, кто помогал преодолеть испытания, которые выпали на мою долю в эти годы. Если бы не помощь советских людей, с которыми мне пришлось в этот период столкнуться, летать снова мне бы не удалось.

Мое возвращение в строй было обусловлено многими причинами. Я думаю, что главная из них та, что на моем трудном пути меня всегда поддерживали товарищи. В помощи гвардейцев, в поддержке часто незнакомых людей черпал я энергию, силы, необходимые для того, чтобы, преодолев все, снова стать боевым летчиком.

…Новый «Лавочкин-5» создан для наступательного боя. Уже не помню, как получилось, но мне приказали [56] вначале провести тренировочный воздушный бой с начальником штаба полка - старым, опытным летчиком. Подполковник славился крепким здоровьем, и я изрядно поволновался, прежде чем вылететь: чувствовал - это проверка перед выпуском на боевое задание.

Мы разошлись и по приказу командира встретились над центром аэродрома. Начался бой, бой с перегрузками, со взаимным стремлением победить, с той неуступчивостью, которая характерна для каждого советского истребителя. Тактика начальника штаба состояла в проведении ряда отточенных фигур высшего пилотажа, позволяющих зафиксировать успех. Я мог в этом посостязаться с ним - ведь за моими плечами уже была большая школа. Однако смогу ли я соревноваться в перегрузках с физически сильным начальником штаба? Нет, надо действовать иначе. В режиме набора высоты рванулся я за «противником». Подполковник попытался оторваться. Это ему не удалось. Он старался выйти из-под пушек, но не смог.

Начальник штаба полка был удивлен и, пожалуй, немного расстроен.

–  Разве это бой?
– говорил он, когда мы оставили машины.
– Вцепился в хвост, как собака в штанину, и не отпускает. Надо, чтобы красиво…

–  А по-моему, - ответил я, - дело не в том, чтобы красиво. Главное - победить противника.

–  Правильно!
– сказал Голубев, уже сбивший тридцать девять вражеских самолетов.
– Блеск - дело парадное, а у нас война…

Помолчав, командир полка сказал убежденно:

–  Ты подготовлен к бою, Леонид Георгиевич.

Как ждал я этих слов!… С той минуты, когда Романенко тепло, но в то же время и твердо приказал мне сесть в самолет, идущий в Алма-Ату, и до этого дня не покидала меня мысль о возвращении в строй. И вот - цель достигнута.

В группе с несколькими молодыми летчиками перед линейкой истребителей, под знаменем с портретом великого Ленина, повторяю я за командиром слова гвардейской клятвы.

–  Родина, слушай нас!
– говорит Голубев. [57]

–  Родина, слушай нас!
– повторяем мы.
– Сегодня мы приносим тебе святую клятву на верность, сегодня мы клянемся тебе еще беспощаднее и яростнее бить врага, неустанно прославлять грозную силу советского оружия…

…Я лечу в бой. Мне доверена охрана кораблей, идущих в Балтийское море, и в ушах еще звенят чеканные слова гвардейской клятвы:

«Родина! Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом».

…Нам приказали не отходить далеко от назначенного района. Однако когда в воздухе появились немецкие истребители, мы сразу пошли им навстречу. Расстояние стремительно сокращалось. Забилось сердце от нетерпения, от жажды боя. Противник попался опытный и упорный: он не отворачивал до тех пор, пока не ощутил реальную угрозу столкновения. В тот миг, когда он отвернул, я открыл огонь. Фашист быстро повернул назад.

Прекрасный самолет был в моих руках! Высоту он набирал лучше любого фашистского истребителя, что позволяло навязывать врагу свою волю, быстро занимать выгодную позицию для удара. Можно было догнать врага, но мы не ушли от кораблей, - приказ, дисциплина требовали этого.

А потом - задание за заданием, и одно из наиболее сложных - полеты на разведку.

Служил в полку Сильвестр Бычков. За короткий срок он проявил себя бесстрашным мастером воздушного боя. И была у него еще одна профессия - воздушный разведчик. Самые дальние аэродромы врага исследовал этот славный летчик, иногда возвращался почти с сухими бензобаками. Часто разведку он начинал или заканчивал боем, поэтому на сопровождение Бычкова выделялись лучшие летчики.

Бычков молод. Когда я командовал эскадрильей, он у нас служил шофером и только мечтал пойти в летную [58] школу. Его мечта осуществилась. При поддержке товарищей он стал одним из лучших летчиков. И мне было приятно, когда в один из полетов на разведку он попросил послать для его прикрытия именно меня.