Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни

Дальше они сидели молча. Вольфрам смотрел в окно, Авроним – на него. Ощутив некое удовольствие от этого молчания, в голове директора вспомнились слова Алмы, которые были сказаны однажды, только ему «Когда я одна, принимаю угнетения, как блаженство, и мне хорошо во всём, что остальные считают проклятием». Будто что-то вылавливая в серой тяжести, жёлтые глаза Вольфрама ещё сильнее всмотрелись в небо, и, казалось, пытались улучить то же чувство, что и Алма, но испытывать наслаждение от сиротства, одиночества, и крепких объятий тоски – великий дар. Девочка тем временем сидела в главной комнате с Николасом, Александром, Цезой. Не хотелось рассказывать из-за чего она сперва убежала, а потом разбила зеркало, но никто и не спрашивал. Минуту друзья просто сидели в молчании, затем не с того, ни с сего засмеялись, а потом последовала дружеская и милая беседа, даже своим обширным краем не задевая чьих-то чувств. Алма была, что они все оставили в покое эту тему.

====== Что-то новое ======

За окном медленно валил снег, который отвлекал девочку от уроков. Она то и дело, словно загипнотизированная, смотрела в окно на удивительное отношение снега с небом, на светлом фоне которого снежинки чернели, и казались тёмными.

– Лина, ты готова?

Она резко отвернула голову от высокого окна, поливавшего комнату холодным светом зимнего дня. Перед ней как всегда лежала открытая тетрадь, карандаш и ластик, но в глаза бросились не её предметы для урока, а чёрные глаза Оливера Гелиа, который смотрел на неё со всей высоты своего роста.

– Не совсем, – коротко ответила она, вспомнив про заклинание, которое они сейчас изучают, и то, что как раз сейчас учитель начнёт всех вызывать на практику.

Алма любила, когда профессор Гелиа заменял этот урок, он никогда особо не грузил, но при этом получалось так, что к концу урока практику сдавали все не менее чем на 4.

– Ладно, даю ещё минуту, потом вызываю снова тебя. Следом готовится Курт!

Девочка невольно обернулась на задние парты, где, на одной из них по-хозяйски восседал худой, светловолосый мальчишка. Втянув воздух сквозь зубы, она уткнулась в тетрадный конспект, пробежала глазами по последним записям, и была готова выйти «к барьеру», особенно воодушевляло её, что это будет вроде эстафеты, как обычно, выходят два ученика, и учитель выпускает какое-нибудь существо, или атакует сам, естественно игра падает на реакцию, знания и силу. Девочка уже считала за счастье и азарт снова попасть со Стронцием в одну «игру».

– Все готовы? – холодно спросил Оливер, и его белое лицо повернулось к классу.

По обычаю прокатилось дружное «да».

– Хорошо, первая пара! Ангелина Вашингктон, Курт Стронций!

Алма встала, и, не оглядываясь назад, вышла на площадку между доской и первыми партами (учительский стол стоял в углу). Девочка ещё раз прокрутила в голове заклинание: оно воздействует как жидкий азот, и пользоваться им надо очень аккуратно, но Алма уже привыкла к этому и была готова. К сожалению, сейчас было задание не на реакцию, по которой девочка явно выигрывала у Стронция, а на оригинальность и тонкость мышления, которым и надо пользоваться для выполнения данной практики.

– Итак, ваша задача сотворить как можно более незаметную, тонкую магию Тазо (ударение на о), – объявил Гелиа, и стоя лицом к классу, на каблуках развернулся к вызванным ученикам.

Резко дёрнув рукой перед собой каким-то непонятным зигзагом, он создал белый дым, позже слипшийся в белоснежную розу. Легко поставив её на стол вертикально без подпоры или вазы, профессор отошёл и холодно, надменно, молчаливо начал наблюдать за действиями Курта.

– Вы первый, Стронций.

Мальчик небрежно посмотрел на свою соперницу, а потом сделал три тихих шага к цветку. Он пристально вгляделся в светлые извилины и спирали лепестков. Послышался небольшой треск, будто наступают на разбитое стекло.

– Всё, профессор, – гордо, но как-то отсутствующе, объявил он, отходя от стола, – внутри цветка, под внешними лепестками, замёрзло самое основание внутренних (лепестков), – уже более тщеславно проговорил он с королевским темпом и паузами. Теперь пришла очередь Алмы усмехнуться.

– Хорошо, – без особого энтузиазма отозвался Гелиа, разламывая лепестки розы и смотря на кристаллики льда, внутри цвета, – не садитесь, Курт. Ангелина, теперь ваша очередь.

Он отбросил разломанный цветок назад, тот глухо ударился об пол, и, полежав пять секунд, растворился, а тем временем, те же зигзаги рукой создали алый дым с красной розой. Алма шагнула к цветку, в голове крутилась задача превзойти Курта не просто в оригинальности, но так же и в исполнении. Голову пронзила мысль, с совершением последнего шага. Она не менее пристально смотрела на цветок, а потом, когда не прозвучало ни звука, когда внешне он не изменился, она удовлетворённо выдохнула, и отшагнула от стола.

– Я всё, сэр.

– Что ты сделала? – спросил он, подойдя к розе, но, не трогая её, а только внешне осматривая.

– Я подумала: лепестки розы имеют достаточную толщину, что бы заморозить каждый изнутри, без внешних признаков.

– Ага, а как же нам это проверить? – язвительно спросил Стронций, наблюдавший сзади, но в голосе девочка разобрала удивление.

– Можно я докажу это без магии? – обратилась она к профессору.

– Конечно.

Девочка легко подняла со стола розу, и без особого размаха ударила распустившимся бутоном об стол. Сразу после треска заискрились винного цвета осколки, и вот на столе лежала разбитая роза. Она разбилась так легко, будто была сделана из стекла, льда.. но нет, просто превосходно заморожена.

– Идеально, Лина! – этот прохладный тон, означал из уст Оливера Гелиа лучшую похвалу, в то время как Курт заработал один холодный тон. Учитель тщательно осматривал лежащие на столе остатки розы.

Злорадствовать девочка особо не хотела, тем более, что в последнее время Стронций не так задирал её, поэтому, как обычно посмотря на него после «игры», она не высокомерно сделала это, скорее с каким-то пониманием. Хотя сама не знала с чего это! Но всё было похоже на то, как смотрят друг на друга знакомые люди, сыгравшие в шахматы. У выигравшего нет призрения во взгляде, только какое-то понимание и снисхождение, а проигравший оценивающе глядит на соперника, понимая, что не может унизить или оскорбить, потому, что уже сам только что был в какой-то степени унижен. И шахматисты пожимают руки в знак не вражды, у Алмы и Курта это заменил “не уничтожающий” взгляд, причём взаимный. Лина в компании Цезы вышла из класса, девочки по-обычному разговорились, и не заметили того, как быстро шли по всем лабиринтам здания к комнатам.

– Лин, твои родители приедут на открытый день после каникул? Ну, то есть папа приедет? – внезапно спросила Цеза.

– Нет, – коротко ответила девочка. И, достав свою ракушку, протянула один наушник от неё подруге.

– Что-то новое есть? – спросила Цеза, заглядывая в светившиеся, словно голограмма, буквы над ракушкой.

– Не совсем. В голове вспоминается песня, но я хочу сперва вспомнить её целиком, и только тогда внести в память прибора.

– Какой мотив?

– Спокойный, хотя, нет, это не совсем то слово, точнее печальный… депрессия, в общем.

– Иногда, это по тебе.

– Я депрессивная? Печальная?

– Необъяснимая, скорее так.

– Вау, даже я не могу чётко подобрать определения этому слову, – Алма улыбнулась.

– Депрессивный – описание скорее не под тебя, а под Стронция.

– В последнее время да, какой-то он стал не такой назойливый и злой. Как думаешь, из-за чего это?

– Не уверенна, но я слышала его разговор с отцом.

– Он приходил? Когда?

– Дня три назад. Не суть! – быстро сказала подруга, – Его отец рассказывал о какой-то Маргарите, и, на сколько я поняла, с ней там что-то случилось.

– С Маргаритой? – Алма резко остановилась, и наушник с музыкой вылетел при том, что Цеза продолжала идти вперёд.

– Ну да. Хотя я и не знаю кто это.

– Я тоже, – выдохнула Алме, думая уже совершенно не об этом.

Девочка прекрасно знала кто эта женщина, и что с ней могло случиться. От вариантов по коже пробежали мурашки.

– А ты не помнишь, они говорили о том, что конкретно с ней случилось?

– Нет, – Ксенон быстро вернула наушник.

«Тогда, что бы знать наверняка придётся только ждать открытого дня для родителей», подумала Алма, и переключила песню в Ракушке со «Sweet Sacrifice» на другую, более грустную, больше подходящую её мыслям.