Величие и печаль мадемуазель Коко

Нет-нет, я всегда была ужасной трусихой. Я не могла решиться на это. Его нежелание иметь дело с женщинами могло иметь глубокие физиологические причины, и мое вмешательство тогда только навредило бы ему, заставив желать невозможного. Внушение могло не удастся мне, и тогда он очнулся бы от гипноза помнящим все, разгневанным… А в гневе он был страшен. И я отказалась от своей мысли, решив, что дружба и покровительство Марка дороже мне эфемерной возможности стать его любовницей.

И я не пожалела о принятом мною решении. Несомненно, Марк Лебуле по своим душевным качествам был способен на глубокую привязанность. Я разбила бы его сердце. Ведь через некоторое время Шанель стала буквально умолять меня, чтобы я приехала к ней.

И я подчинилась.

До сих пор не понимаю — почему ей меня не хватало? Я могу понять ее нужду во мне в трудные времена, когда я была необходима ей как помощница, как вдумчивый собеседник и, в конце концов, как существо, неизменно глядевшее на нее снизу вверх. Но зачем я была нужна ей, когда она жила в роскоши и довольстве в Итон-Холле и была подругой герцога — признанной светом и людьми, почти законной женой?

Быть может, тайна крылась как раз в этом несчастном «почти». 

Глава 8

Герцогу было около сорока — во всяком случае, так я решила, увидев его впервые. Он понравился мне: высокий, широкоплечий. Его рыжеватые волосы, брови и ресницы совсем выгорели на солнце — он любил охоту и морские прогулки. Это хобби сделало бы его похожим на альбиноса, если бы не загорелая, дубленная солью и ветрами кожа. Его ярко-голубые глаза смотрели пристально и весело. Для мужчины своего роста он очень легко двигался и был прекрасным танцором. Он одевался очень просто, в его костюмах не было и следа той тщательности, какая отличает французских щеголей, но был неизменно и небрежно элегантен. Разумеется, его манеры были очаровательны. И конечно, он был сказочно богат.

И представить себе не могла масштабов его богатства. Для меня было состоянием скромное наследство, оставленное мне моим погибшим женихом, средства, которыми распоряжалась Шанель, казались мне золотыми горами. Но когда я впервые увидела Итон-Холл… О, Итон-Холл! Суждено ли мне еще когда-нибудь увидеть его башенки, его барочные своды? У меня замерло сердце от красоты и величественности этого строения — а герцог посмеивался над ним и утверждал, что оно ничем не хуже лондонского вокзала Сан-Панкрас. По Итон-Холлу можно было бродить целыми днями и не заскучать ни на одну минуту. Полотна Рафаэля… Гойя… Рубенс… Рыцари в старинных доспехах стерегли лестницы. Порой я забывала обо всем — о времени, о том, где я, кто я… Шествуя бесконечными готическими галереями, я воображала себя то хрупкой герцогиней минувших лет в огромном кринолине, то призраком монахини, преступившей свой обет, обреченной вечно странствовать по замку, то девицей, переодетой в одежду послушника, ступающей с ложным благочестием. В библиотеке я нашла роман Мэтью Льюиса «Монах» и, чтобы попрактиковаться в английском, прочла его от корки до корки. Книга произвела на меня впечатление, которое было бы не таким сильным, прочитай я этот роман во Франции, а не в Итон-Холле [3] .

3

«Амброзио, или Монах» (The Monk: A Romance), готический роман 19-летнего англичанина М. Г.Льюиса, напечатанный в 1796 году. По сюжету Амброзио, некогда образцовый испанский монах, томим плотской страстью к своему ученику, под рясой которого таится прекрасная женщина, Матильда. Когда его страсть удовлетворена, монах переключает свое внимание на невинную Антонию. При помощи Матильды ему удается изнасиловать и убить девушку. Впоследствии выясняется, что Антония была его родной сестрой, а Матильда — посланец Сатаны, цель которого состояла в искушении благочестивого отшельника и доведении его до грехопадения. В конце книги Амброзио попадает в руки инквизиции и, чтобы спасти себя от смерти, предает душу дьяволу. Роман вызвал сенсацию в континентальной Европе, эпатировал современников сочетанием запретных тем — черной магии, сатанизма, трансвестизма, сексуального насилия, инцеста и т. д.

Были залы и коридоры, в которых мне не попадалось ни одной живой души, хотя штат прислуги, содержащейся в замке, казался мне совершенно чрезмерным. Я могла бы поклясться, что долгие века в эти комнаты никто не заглядывал, тут не было человеческого духа, но на сияющем паркете не замечала ни следа пыли, и глаза с портретов провожали меня страшными, живыми взглядами. Убирались ли в тех комнатах эльфы? Я слышала, это было принято в мечтательной, наполненной фантазиями Англии. Но однажды я испугалась не на шутку, когда попала в галерею, пронизанную светом. Мне сначала показалось, что я вижу множество стеклянных аквариумов, но приглядевшись, я поняла, что не рыбы наполняют эти прозрачные кубы, а скелеты лошадей. Свет дробился в стеклянных гранях, мягко отражался на отполированных желтоватых костях. Зубы черепов скалились в жутких ухмылках. Пустые глазницы, показалось мне, следили за мной взглядами, как и портреты. Я склонна была счесть причудливую обстановку стеклянной галереи своей галлюцинацией, но неведомо откуда взявшийся импозантный слуга в ливрее объяснил мне, что сие идея дедушки нынешнего герцога — таким образом чудак решил увековечить лучших своих жеребцов. Их имена можно было прочитать на бронзовых табличках, прикрученных к стеклянным гробам. Я говорила, что у меня хорошо развито воображение? Но куда мне до покойного герцога! Я не стала рассказывать Шанель о своей находке и даже не знала, видела ли она скелеты коней и какова была ее реакция. Она не очень охотно исследовала замок, в который занесла ее судьба, довольствуясь жилыми комнатами в правом крыле. Меня это поразило. Ведь она так любит роскошь. Отношения с герцогом подняли ее до невиданных вершин, она могла жить, как королева! Однако она выглядела немного подавленной и… испуганной. О да, Шанель, истинная француженка по духу, храбрая и веселая, словно воробышек, была напугана и этим замком, и своим новым положением. Она не только не интересовалась замком, но и старалась как можно больше времени проводить в саду. О этот парк, он больше напоминал лес и вовсе не походил на постриженный сад Версаля! Только теперь я поняла те страницы романов, где говорилось об охоте в парках английской знати — в этом парке, несомненно, водились лисы. Но мать и в парк старалась не углубляться, ей больше нравились ухоженные лужайки, выстеленные зеленью, словно бархатом, и бесконечные ряды оранжерей, где вызревали экзотические фрукты и диковинные цветы. В простых светлых платьях мы выходили гулять в розарий. Розы были еще одной гордостью Итон-Холла. Как-то я спросила мать, нельзя ли мне поставить в мою комнату букет цветов из оранжереи, и вдруг она переменилась в лице. Я даже испугалась.

— У меня уже был конфуз с этими несчастными розами, — сказала она сдержанно, но с большим чувством. — В первые дни моего здесь пребывания я попросила садовника срезать розы. Собрала букеты, расставила их по вазам… Провозилась целый день, исколола руки шипами… А Вендор, когда вернулся, устроил мне выволочку.

— Ему не понравились букеты? — удивилась я.

Взмахом руки мать отмела это предположение.

— Об эстетической стороне не было ни слова. Оказывается, вся эта красота и роскошь существует только для того, чтобы ее отправляли в больницы и приюты. Можешь себе это представить? Алые розы — в дом престарелых, чтобы они благоухали в пропитанных лекарством спальнях! Белые лилии — в детский приют, пусть отбивают запах грязных пеленок. В родильные дома — до того ли несчастным роженицам, станут ли они, корчась от схваток, вдыхать аромат дамасских роз! А сумасшедшие в домах скорби пусть нюхают фиалки, их запах, говорят, умиротворяет.

— Мне кажется, это очень милый обычай, — пробормотала я. — Быть может, чистые пеленки и лекарства нужнее в приютах и больницах, но и цветы тоже могут украсить жизнь…

— А по-моему, это глупость и больше ничего, — безапелляционно заявила Шанель. — Знаешь, типичная глупость аристократии. Держаться за старые порядки только потому, что они старые. Не пользоваться собственными цветами, хотя они растут у тебя под носом! Представь, цветы для украшения стола и дома привозят откуда-то, то есть мы их покупаем! Покупаем за деньги, и немалые!

Меня насмешило ее негодование, негодование мещаночки, узнавшей о чьем-то легкомысленном отношении к деньгам. Дочь виноторговца сказывалась порой в ней. Я сердилась бы на нее из-за ее суждений, если бы не знала, что она жертвует много денег сиротским приютам.

— Вендор не разорится из-за этого, — намекнула я ей, сдержав смех.

— Само собой. Но и денег у него не прибавится. Заметь, я же не говорю о том, чтобы продавать эти цветы. Люди знатные до сих пор с предубеждением относятся к занятиям коммерцией.

И она пожала плечами с великолепным пренебрежением. Я чувствовала ее правоту, и все же сердце мое было на стороне Вендора. Розы — больным! Орхидеи — обездоленным, чтобы украсить их жизнь. Как прекрасен этот древний обычай — показывать слабым мира сего, что сильные помнят о них!

И я постаралась переменить разговор.

— Думаю, герцог потом вымолил у тебя прощение?

— О да. Он нарвал где-то полевых цветов и принес мне. Мол, они тоже из семейства орхидей, и даже красивее, чем наши садовые орхидеи. Я оценила его жест — герцог собирает для меня полевые цветы, словно пасторальный пастушок! Но все же у них тут все очень странно… И так много, так много лишних трат! Знаешь, Вороненок, мы не представляли себе, как живут аристократы, и были знакомы только с внешней, показной стороной жизни. Я читала романы, но там ничего не было написано о том, какие суммы тратятся на содержание этих аристократических поместий.

О, да. Никому не пришло бы в голову показывать мне бухгалтерскую отчетность, но о бессмысленной роскоши кричало все. Непомерно раздутый штат слуг помогал постоянно держать в порядке комнаты для гостей. Камины были натоплены, постели застелены. В гараже стояло двадцать автомобилей, отлаженных, заправленных, готовых к выезду. Столько же моторных лодок стояло в порту, ожидая только приказа. К завтраку и обеду подавалось каждый день множество кушаний, даже когда не бывало гостей. При всем старании мы не могли бы съесть и десятой части того, что приносили к нашему столу. Куда девались эти блюда? Их съедали слуги или выбрасывали в помойку? Для Шанель это были вещи одного порядка — горы свежей, самого лучшего качества провизии уходили в никуда. Она и терзалась этим обстоятельством, и была в восхищении от окружающей ее роскоши. Самые противоречивые чувства разрывали ее натуру, но натура у нее была крепкая, и каким-то там чувствам было ее не разорвать. Она идеально мимикрировала, приспосабливалась к порядкам и обычаям Итон-Холла…

Но была ли она счастлива? Или только убеждала в этом себя и окружающих?

Я знаю, есть разные мнения, но я хочу рассказать о том, что знаю я. Жизнь моей матери с герцогом Вестминстерским не была безоблачной. Это только со стороны казалось, что она, попав в роскошный замок, будет всем довольна и счастлива. Кто она такая — безродная сирота, когда-то — певичка кабаре, потом портняжка с исколотыми пальчиками, содержанка богатых господ… Разве это не сказка? Но кто знает, о чем грустила Сандрильона, ставшая принцессой? Не показался ли ей замок принца золотой клеткой? И учтите при этом, что героиня сказки стала законной женой, а моя мать и герцог не были женаты. Вендор все еще состоял в браке, а для того, чтобы расторгнуть его, требовалось соблюдение ряда важных формальностей, и ускорить бракоразводный процесс было не под силу даже королеве. Но если бы он и развелся — каковы шансы, что он захотел бы жениться на Шанель? Я не знала. Быть может, и она тоже. В свое время Бой не женился на ней, потому что ему нужно было заключить брак, укрепляющий его положение. Вендор не нуждался в этом и мог бы сделать спутницей своей жизни любимую женщину, из каких бы слоев общества она ни происходила. Это не подорвало бы его репутации, а только упрочило бы ее — во всяком случае, так мне казалось! Он ведь презирал условности, ненавидел все, что могло бы стеснить его, ограничить его свободу… Герцог даже новую обувь терпеть не мог! Не потому ли он предпочитал узам добропорядочного брака связь с французской модисткой?