Величие и печаль мадемуазель Коко
Шрифт:
— Если бы только это, — отмахнулась Мися. — Я давно знала о них, но ничуть не волновалась. Серт художник, ему необходимы новые впечатления. Он всегда спал со своими натурщицами, но потом возвращался ко мне, в мои объятия! А тут… Мы вдвоем поехали в Биарриц. Он отправился прогуляться к морю, а я собрала его рубашки, чтобы отдать прачке. В нагрудном кармане одной из них лежало письмо в конверте. Он собирался отправить его, но забыл, надел другую рубашку. Конверт не был подписан, не был заклеен, и я открыла его. О! Это было его письмо к Русси. Он писал, что хочет на ней жениться, собирается развестись со мной! Что мы уже давно не живем вместе как муж и жена, что я буду только рада за них обоих…
— Что же ты намерена делать?
Мися безнадежно вздохнула.
— Я не знаю, Габриэль. Я пришла к тебе посоветоваться.
— Немного поздно, Мися. Но у меня есть для тебя совет. Увези Серта. Куда угодно, хоть в Африку, хоть в Австралию. Путешествуй с ним. Заполни его жизнь
— Но… у меня нет средств на такое путешествие.
— Это я знаю. Я дам тебе денег, Мися. Сколько понадобится.
Не знаю, взяла ли Мися деньги у матери, но она никуда не увезла Серта. Вскоре супруги развелись, и Мися так убивалась, что Шанель пригласила ее в Итон-Холл. Но вульгарная, нелепая, несчастная Мися не вписалась в быт английского поместья. Она страдала от постоянного дождя, боялась готических галерей и шорохов по углам огромной спальни, не могла понять разговоров об охоте и породистых лошадях, не могла согреться. Шанель переживала за подругу, меня же скорее смешило такое положение дел. Я не могла сочувствовать Мисе. Мы были слишком разными натурами. Я-то в Англии была как дома.
— Видимо, все же сказывается кровь, — обмолвилась однажды мать.
Я предпочла не уточнять, но ее слова кое-что открыли мне.
Как ни странно, долгие годы мне не случалось задуматься о том, кто мой отец. Из деликатности я не задавала этого вопроса Шанель, да и вообще он как-то проходил мимо моего сознания. Словно жизнь зародилась в моей матери из тишины швейных мастерских, из шума кабаре, из дней, наполненных трудом, и сомнительных ночей. Но чтобы делать детей, нужны двое, не так ли? Так кто был тот мужчина? Был ли он офицером? Светским человеком? Или, напротив, просто приказчиком из магазина тканей против мастерской? Посыльным в синей форме? Был ли он женат или связан какими-то другими обязательствами? Хотел ли жениться на Шанель и дать мне свое имя? Общалась ли она с ним после моего рождения, узнал ли он о том, что стал отцом двух мертвых детей, один из которых чудесным образом воскрес из мертвых?
Все эти вопросы пока оставались без ответа. Но я могла выяснить, что он был англичанином. И это уже было немало.
Глава 9
— Какой чудесный пейзаж! И все это для трех несчастных женщин, одна из которых никогда не была замужем, вторая разведена, а третья — девица, — заметила мать, любуясь Средиземным морем, вид на которое открывался с вершин Рокебрюнского холма.
— Я дважды соломенная вдова, — сказала я мрачно.
Я имела право так говорить. Накануне Рождества доктора Марка Лебуле не стало. Он сам диагностировал у себя болезнь, открытую в 1906 году доктором по фамилии Альцгеймер. По иронии судьбы, сам немецкий психиатр и невролог скончался от описанной им болезни.
— Мне жаль, что он так рано умер. Я нашел новые принципиальные различия между слабоумием сосудистого и нейродегенеративного генеза, — говорил мне доктор Лебуле. — Впрочем, я написал Крепелину. Но и он, бедняга, сдает — обычная циклотимия развилась в полноценное маниакально-депрессивное расстройство. Сейчас он в депрессивной фазе и не ответил мне.
— Все психиатры сходят с ума?
— Все, — кивнул доктор. — И вы тоже сойдете, Катрин. Постарайтесь не дожить до этого. Шизофрения и биполярное расстройство — куда ни шло. Но утрата памяти, утрата интеллекта — это чудовищно. Это невозможно выдержать.
Наши отношения не продвинулись далеко, но были очень дружескими и доверительными. Я знала, что все могло бы сложиться иначе, и эта неосуществленная возможность и терзала меня, и странным образом успокаивала. Работа в клинике, ежедневные встречи с Марком, наши долгие беседы, его помощь… Все это было моей жизнью, все это было бесценно. Я опубликовала несколько статей в журналах, касающихся лечения анорексии. Через меня прошло не меньше сотни больных нервной анорексией девушек и несколько юношей. Некоторые из них приезжали для лечения из-за границы. Некоторые появлялись в клинике слишком поздно для того, чтобы я могла им помочь. Они умирали в клинике от истощения организма, и их невесомые тела отправлялись на одно из парижских кладбищ. Я помогала и страдающим ожирением, правда, не с таким успехом. Анорексики воспринимали внушение и начинали есть, а после жизнь брала свое, и больше им не требовалось лечения. В случае же с теми, кто систематически переедал, внушение тоже действовало, но по мере того, как его воздействие ослабевало, пациенты снова возвращались к привычному режиму питания и набирали вес. Но я умела радоваться и тем редким удачам, которые бывали у меня. Почтенная мать семейства страдала от своей чрезмерной тучности, мешавшей ей уже даже обслуживать себя. Я загипнотизировала ее и выяснила обстоятельства ее жизни. Она немало пострадала от голода, будучи подростком, и теперь ела все подряд,
словно запасая впрок, словно боясь, что лакомства исчезнут со стола, уплывут прямо изо рта. Я помогла ей и была рада этому. Она же рассказала мне о забавном способе похудения, который придумал один ушлый доктор на каком-то курорте, который она посещала в надежде вернуть свою былую стройность. Доктор самостоятельно придумал, сконструировал и изготовил несколько остроумных механических приспособлений. Иные из них имитировали верховую езду, другие езду на велосипеде, ходьбу, плавание… В общем, не осталось ни одного вида физической активности, предписываемой обычно тучным, какого бы доктор-изобретатель не предусмотрел. Механизмы приводились в движение специальными служащими — они крутили педали, чтобы ноги толстяка совершали вращательные движения, раскачивали обитое кожей бревно, имитируя верховую езду, и плавно разводили и сводили эластично скрепленные дощечки, чтобы пациент словно бы плыл, но посуху.— Это выглядело так современно, так прогрессивно, но я ничуть не похудела, — с огорчением посетовала моя пациентка. — Напротив, когда я вернулась, мне пришлось заново заказывать себе гардероб, потому что ни одно платье не сходилось, кормили в тамошнем пансионе весьма обильно.
Я не смогла сдержать смех:
— Курортный врач остроумен, но не пошел до конца в своих изобретениях. Ему нужно было заставлять пациентов прилагать усилия к тому, чтобы механизмы двигались. Ведь, готова поручиться, среди служащих толстых не было!
— Это вы правильно заметили, — качала головой дама.
Но что было бы со мной, если бы не доктор Лебуле? Я никогда не была бы столь уверена в своих силах, в своей воле. Он был моим учителем, всегда готовым прийти на помощь, внимательным и вдумчивым. Как я могла дальше жить без него? И я уехала на Лазурный Берег, сдавшись на настойчивые призывы Шанель. Я не хотела ехать, потому что знала — она не поймет моего горя, моей утраты. Но я скучала по ней и хотела убраться куда-нибудь из зимнего Парижа… Куда-нибудь, где светит солнце.
Мы сидели на веранде: Шанель, Мися и я. Дело происходило на Лазурном Берегу, где мать построила для себя виллу, исполнив свою давнюю мечту. Я была рада за нее. Ей и в самом деле необходимо было это поместье — хотя бы для того, чтобы утвердиться в своей независимости. Несмотря на то, что ее предприятие процветало и она была очень не бедна, люди продолжали числить ее в содержанках. О, ну конечно, герцог Вестминстерский! Кто ж ему откажет? Мать страдала из-за этого отношения больше, чем хотела показать. Вилла «Ла Пауза», стоявшая среди олив и платанов, окутанная благоуханием гиацинтов и лаванды с привкусом морской соли, была построена по ее вкусу — может быть, впервые в ее жизни. Раньше она мирилась с тем, что уже было построено, и никогда не случалось ей беседовать с архитектором, подобострастно к ней прислушивавшимся. Вилла была построена за год. Она сияла на холме перед оливковой рощей в триста пятьдесят деревьев. Но что скажут тут сухие цифры — тройной фасад, четыре этажа, четыре гостиных, семь спален, столько же — ванных комнат, шесть гаражей? Эта бело-золотая вилла была воплощенной мечтой, и через много лет, когда я видела ее фотографии в глянцевых журналах, у меня перехватывало дыхание. «Ла Пауза» была словно невесомой, она как бы парила в воздухе, и в ясные вечера, казалось мне, можно увидеть полоску заката между землей и фундаментом. Замок фата-морганы. Дом принцессы Греза. Мираж.
— Вдовой может быть только та женщина, которая побывала замужем, — возразила мне мать.
О, мне было что ответить. Она долгое время носила траур по Бою и считала себя вдовой, но его законной супругой была другая женщина. Однако я предпочла не касаться столь щекотливой темы и переменила положение в шезлонге. Мы загорали — в то время женщины не боялись загара и не бегали от него, как черт от ладана. Морщинки на лице, полученные от солнца, ветра и смеха, только украшают лицо, так полагали тогда умные люди. Шанель же всегда к тому же загорала без купального костюма, в одних трусиках. Ее грудь прекрасно сохранилась для ее возраста, на подтянутом теле не было ни капли жира. Она смотрелась моей ровесницей. Впрочем, я-то не решалась снять купальный костюм, стесняясь слуг, которые могли появиться на веранде или увидеть нас из окон виллы. И Мисе, на мой вкус, стоило бы прикрыть свои обвисшие телеса. Она очень похудела и опустилась с тех пор, как ее обожаемый Серт все-таки женился на маленькой предательнице Русси. Надо отдать ей должное, это испытание Мися перенесла мужественно, и даже помогала бывшему мужу купить подарки для новобрачной: какое-то необыкновенное рубиновое ожерелье, кольца, серьги… Молодожены отбыли в свадебное путешествие, и Мися стала похожа на воздушный шарик, из которого выпустили летучий газ. Сморщившаяся, усохшая, с комически-страдальческим личиком, она была такой жалкой, что Шанель, не выдержав, привезла ее в «Ла Паузу». Невзирая на то, что закадычные подруги не так давно крепко поссорились — мать продолжала критиковать Мисю за ее бесхребетное пособничество двум влюбленным, а Мися не осталась в долгу и высказалась насчет герцога. Мол, все такие умные, как ты, давно уж герцогинями стали, а у тебя загвоздочка вышла!