Великая Ордалия

Этот мальчик воплощал в себе другой род подтверждения — и загадки.

Итак, пока Мимара оставалась прикованной к тому месту, на котором стояла, Ахкеймион сел на каменный блок, так что лицо его оказалось на ладонь ниже лица стоящего ребенка.

— Ты — дунианин?

Мальчик испытующе посмотрел на старика.

— Да.

— И сколько же вас здесь?

— Только я и ещё один. Выживший.

— И где же он сейчас находится?

— Где-нибудь в нижних чертогах.

Пол под сапогами старого волшебника уже дрожал и звенел.

— Расскажи мне о том… что здесь произошло? — Спросил Ахкеймион, хотя он и знал, что и как тут случилось, хотя и мог восстановить в уме всю последовательность событий. Однако в данный момент он, как ничто другое, ощущал собственную старость, он был в ужасе, a расспросы возвращали отвагу — или, хотя бы, её подобие.

— Пришли Визжащие, — ответил мальчик, кротко и невозмутимо. — Я был тогда слишком мал, чтобы помнить… многое…

— Тогда откуда ты знаешь?

— Выживший рассказал мне.

Старый ведун прикусил губу. — И что же он тебе рассказал.

В глазах смелых детей всегда теплится задорный огонек, признак самоуверенности, ибо у них нет слабостей, присущих более озабоченным взрослым. Мальчик с ладонью-клешней, однако, был чужд всякой выспренности.

— Они шли и шли, пока не заполнили собой всю долину. Визжащие полезли на наши стены, и началось великое побоище. Груды трупов поднимались до парапетов. Мы отбросили их!

Мимара наблюдала за происходящим с края поля зрения Ахкеймиона, как бы и не внимая, но, судя по проницательному взгляду, всё осознавая. Все горестные повести одинаковы.

— А потом пришли Поющие, — продолжал ребенок, — они шли по воздуху, и пели Голосами, превращавшими их рты в фонари. Они обрушили стены и бастионы, и уцелевшие братья отступили в Тысячу Тысяч Залов… Они не могли сражаться с Поющими.

«Визжащими», очевидно, он называл шранков. «Поющие» же, понял Ахкеймион, это, должно быть, нелюди квуйя, эрратики, служащие Консульту ради убийств и воспоминаний. Он видел, что битва разворачивалась именно так, как рассказывал мальчик: безумные квуйя, визжа светом и яростью, шагали над верхушками сосен, бесконечное множество шранков кишело внизу. Кошмарно, странно, трагично, что подобная война так и осталась неведомой людям. Казалось невозможным, чтобы столь немыслимое количество душ могло расстаться с жизнью, а никто даже не узнал об этом.

Не располагая волшебством или хорами, дуниане при всех своих сверхъестественных способностях были беспомощны перед эрратиками. И потому они укрылись в лабиринте, на постройку которого ушла сотня поколений, лабиринте, названном мальчиком цитаделью «Тысячи Тысяч Залов». Квуйя по его словам преследовали их, пробивались сквозь баррикады, затопляя коридоры убийственным светом. Но братья только отступали и отступали, погружаясь всё глубже в сложную сеть лабиринта.

— При всем их могуществе, — продолжал мальчик тягучим и монотонным голосом свое повествование, — Поющих можно было легко одурачить. Они сбивались с пути и бродили, воя, по коридорам. Некоторые погибали от жажды. Другие сходили с ума, и рушили себе на головы потолок в отчаянной попытке вырваться на свободу…

Ахкеймион, казалось, ощущал их, эти древние жизни, заканчивающиеся в слепоте и удушье…

Взрывы в глубинах земли.

С безупречной дикцией мальчик объяснял, как захватчики собирали легионы и легионы шранков, безумных, визжащих, и вливали их в лабиринт, — так, как крестьяне топят водой кротов в их норах.

— Мы заманивали их вниз, – продолжал он голосом, полностью лишенным страстей и колебаний, подобающих юности. — Оставляли умирать от голода и жажды. Мы убивали их, убивали, но этого всегда оказывалось мало. Всегда откуда то появлялись новые. Вопящие. Оскаленные…

— Мы сражались с ними год за годом.

Консульт превратил Тысячу Тысяч Залов в бочку, наполненную визгом и воплями, добавляя новых и новых шранков, пока лабиринт не переполнился и не сдался смерти. Мальчик и в самом деле помнил последние этапы подземной осады; коридоры, наполненные безумием и умирающим шранками, где оставалось только ступать и разить; шахты и лестницы, забитые трупами; вылазки и отступления, и враги накатывавшие волна за волной, свирепые и безжалостные, приходящие в таком числе, что брат за братом ослабевали и сдавались судьбе.

— Так мы погибли — один за одним.

Старый волшебник кивнул — с сочувствием, в котором, как он знал, мальчик не нуждался.

— Все кроме тебя и Выжившего…

Мальчик кивнул.

— Выживший унес меня глубоко внутрь, — проговорил он. — А потом вывел оттуда. Логос всегда сиял в нем ярче, чем во всех остальных. Никто из братии не подступал так близко к Абсолюту как он.

Всё это время Мимара стояла прикованная к месту, с бесстрастным лицом попеременно изучая мальчика и вглядываясь в окружающую тьму.

— Акка… — наконец прошептала она.

— И как же зовут его? — Спросил Ахкеймион, не обращая на неё внимания. Последняя подробность, сообщенная мальчиком в отношении Выжившего, по какой-то причине встревожила его.

— Анасуримбор, — ответил мальчик. — Анасуримбор Корингхус.

Имя это немедленно захватило всё внимание Мимары с той же властностью, что и сердце старого волшебника.

— Акка! — Уже выкрикнула она.

— В чем дело? — Вяло спросил он, не имея сил осознать все следствия изменившейся ситуации. Ишуаль разрушена. Дуниане — зло. A теперь еще… новый Анасуримбор?

— Он отвлекает твое внимание! — Воскликнула она вдруг севшим голосом.

— Что? — Переспросил он, вскакивая на ноги. — Что ты говоришь?

Глаза её округлились от страха, она указала в черноту, скрывавшую глубины пещеры. — За нами следят!

Старый колдун прищурился, но ничего не увидел.

— Да, — отозвался оказавшийся возле его локтя мальчик, никак не способный понять шейский язык, на котором говорила Мимара. И как он позволил этому ребенку оказаться рядом с ним?

Достаточно близко для того, чтобы нанести удар…

— Выживший пришел.

Иссякает надежда.

Вчера Ахкеймион был всего лишь сыном, съежившимся в тени гневного отца. Вчера он был ребенком, рыдавшим на руках встревоженной матери, заглядывая в её глаза, и видя в них любовь — и беспомощность. Обреченным быть слабым дитя— проклятым стремлением к невозможному, к глубинам мудрости и красоты. Обреченным постоянно напоминать собственному отцу о том, что он презирал в себе самом. Обреченным вечно оказываться объектом отеческой укоризны.