Великая Ордалия

Его ответ заставил библиотекаря побледнеть.

— Убийца сказал: тогда пусть спросит твой отец.

Глаза тощих людей выкатываются от испуга, подумал он, наблюдая за Никуссисом. Интересно, и Телли тоже? Она вообще способна испугаться?

— И тогда я вскричал: Мятеж!

Последнее слово он произнес со скрежетом в голосе, и был вознагражден паникой, охватившей старого библиотекаря — дурак едва не выскочил из собственных сандалий!

— И ч-ч-что он тогда сказал? — пролепетал Никуссис.

Юный принц империи покачал головой, изображая недоверие к собственным словам.

— Он пожал плечами.

— Пожал плечами?

— Пожал.

— Ну что ж, тогда отлично, что ты пришел ко мне, молодой принц.

И после этого изможденный голодом идиот выложил ему все, что знал о нариндарах. Он рассказывал об огромных трущобах, в которых царили алчность и зависть, ненависть и злоба, о том, как убийцы и воры марали собой всякое общество людей, обладая душами столь же порочными, сколь благородна душа самого Кельмомаса, столь же грязными, сколь чиста его душа. «Согласно Бивню Боги отвечают любой природе, человеческой или нет. Нет человека, спасенного за добродетель, нет человека, осужденного за грех, все определяет Око их Бога. И если есть нечестивые целители, то есть и благие убийцы… — Он захихикал, наслаждаясь собственным красноречием — и Кельмомас немедленно понял, по какой причине его мать обожала этого старика.

— И не существует людей, столь злых, но притом и святых как нариндары.

— Ну и? — Спросил имперский принц.

—То есть?

— Я уже знаю всю эту белиберду! — Не скрывая гнева, выпалил мальчишка. Почему этот дурак ничего не понимает?

—Чт-чт-что ты сказал…?

— Откуда берется их сила, дурак! Их власть! Как могут они убивать так, как они убивают?

Каждый человек был трусом — таков был великий урок, почерпнутый им из пребывания среди костей на Андиаминских высотах. И также каждый человек был героем. Каждый нормальный человек когда-либо покорялся страху — вопрос заключался лишь в том, в какой степени. Некоторые люди завидовали крохам, дрались как львы из-за какого-то пустяка. Однако большую часть душ — таких, как Никуссиса — приходилось ранить, чтобы выпустить наружу отчаянного героя. Большинство таких людей обретало отвагу слишком поздно, когда оставалось только кричать и метаться.

— Рас-рассказывают, что их выбирает сам Че-четырехрогий Брат… среди сирот… уличных мальчишек, когда они еще не достигли даже твоего возраста! Они проводят свою жизнь в упра…

— Упражняются все мальчишки! Все кжинета, рожденные для войны! Но что делает особенными этих ребят?

Люди, подобные Никуссису, книжные душонки, в лучшем случае обладают скорлупкой надменности и упрямства. A под ней скрывается мякоть. Этого можно было запугивать безнаказанно — пока шкура его остается целой.

— Б-боюсь, я-я н-не пони…

—Что позволяет простому смертному… — Он умолк, чтобы попытаться изгнать убийственную нотку из своего голоса. — Что позволяет простому смертному войти в Ксотею и заколоть Анасуримбора Майтанета, Святейшего шрайю Тысячи Храмов ударом в грудь? Как подобный… поступок… может… оказаться… возможным?

Жавшиеся друг к другу на полках свитки глушили его голос, делали его более низким и мягким. Библиотекарь взирал на него с ложным пониманием, кивая так, словно вдруг осознал сказанное… принц переживает утрату. Мальчик, конечно же, любил своего дядю!

Никуссис, безусловно, не верил в это, однако человеку нужна какая-то басня, за которой можно спрятать факт собственной капитуляции перед ребенком. Кельмомас фыркнул , осознавая, что отныне библиотекарь будет любить его — или по крайней мере уверять в том себя — просто для того, чтобы сохранить в душе ощущение собственного достоинства.

— Ты и-имеешь в виду Безупречную Благодать.

— Что?

Глаза на коричневом лице моргнули. — Н-ну… э… удачу…

Хмурое лицо имперского принца потемнело от гнева.

—Ты слышал слухи о том… — нерешительно начал Никуссис. — Давние слухи … выдохнул он. — Россказни о… o Воине Доброй Удачи, подстерегающем твоего отца?

— И что с того?

Веки библиотекаря опустились вместе с подбородком.

— Величайшие из нариндаров, обладатели самых черных сердец… говорят, что они становятся неотличимыми от своего дела, неотличимыми от Смерти. Они действуют не по желанию, но по необходимости, не размышляя, но всегда делая именно то, что необходимо сделать…

Наконец! Наконец-то этот гороховый шут сказал кое-что интересное.

—То есть ты хочешь сказать, что удача их… совершенна?

— Да-да.

— При любом броске палочек?

— Да.

— И значит, человек, убивший моего дядю… он…

Глаза библиотекаря , сузившись, приняли прежнее выражение. Настал его черед пожимать плечами.

—Сосуд Айокли.

Библиотекарь мог ничего не рассказывать ему об Айокли. Боге-Воре. Боге-Убийце.

Ухмыляющемся Боге.

Анасуримбор Кельмомас нырнул в привычный сумрак, и шел в нем незримо, менее чем тенью на границе всех золотых пространств, возвращаясь к покоям императрицы-матери. Дышалось легко.

Ты помнишь.

Он замирал. Он крался, перебегал по укромным залам, и поднимался и поднимался. Казалось, что никогда ещё он не принадлежал в такой мере к этой плоской пустоте, разделяющей живых и тупых тварей. Никогда ещё не позволял так разыграться своей фантазии.

Почему же ты отказываешься вспоминать?

Мальчишка помедлил во мраке. Что вспоминать?

Твое Погружение.

Он продолжал свой путь вверх по расщелинам своего священного дома.

Я помню.

Значит, ты помнишь того жучка…

Он отбился от матери, последовав за жучком, спешившим по полу в тенистые пределы форума Аллосиум. Он до сих пор помнил, как меркли отражения свечного канделябра на жестких крылышках мелкой твари, спешившей по плиткам пола…уводившего его всё глубже и глубже.

К изваянию Четырехрогого Брата, вырезанному из диорита и отполированному.

И что же?

Кельмомас видел Его, совершая свой темный путь к небу, жирного и злого, сидевшего скрестив ноги в своей ячейке Дома Богов — и также наблюдавшего за жучком. Оба они ухмылялись!

Это было твое приношение, произнес проклятый голос.

Он обратился к одутловатой фигуре, а затем, скрючившись у её подножия, оторвал ногтями две ножки жучка, забегавшего кругами.

Вот так шутка!