Великая Ордалия

Её нечеткое изображение в зеркале надуло губки.

— И я благодарна.

— Н-но … — пробормотал Маловеби. — Она… то есть, Она… Он умолк, пронзенный ужасом от того, что перед внутренним взором его возникли полные влаги вены, занимающие всё видимое пространство в ту ночь, когда следовало умереть последнему кишаурим. — Жуткая Матерь… Ятвер совершила все это!

Псатма Наннафери прекратила свои действия, и внимательно посмотрела на него через зеркало.

— И никто из вас не упал на колени, — сказала она, кокетливо пожимая плечами.

Она играла с ним как какая-нибудь танцовщица, которой нужен только набитый кошель. Струйка пота скользнула по его виску из-под взлохмаченной шевелюры.

— Она наделила тебя Зрением, — настаивал чародей Мбимайю. — Тебе ведомо то, что случится… — Он облизал губы, изо всех сил стараясь не выглядеть испуганным настолько, насколько испуган он был. — Пока оно ещё не произошло.

Первоматерь принялась чернить сажей свои веки.

— Так ты считаешь?

Маловеби настороженно кивнул. — Зеум чтит древние пути. Только мы почитаем Богов, такими, какие они есть.

Кривая ухмылка способная принадлежать лишь древнему и злобному сердцу.

— И теперь ты хочешь узнать свою роль в происходящем?

Сердце его застучало в ребра.

— Да!

Сажа и древнее зеркало превратили глаза её в пустые глазницы. Теперь на него смотрел смуглый череп, с девичьими, полными губами.

— Тебе назначено, — произнесла пустота, — быть свидетелем.

— Б-быть? Свидетелем? Вот этого? Того, что происходит?

Девичье движение плеч. — Всего.

—Всего?

Не вставая, на одной ягодице, она повернулась к нему, и, невзирая на разделявший их шаг, её манящие изгибы распаляли его желание, будили похоть, подталкивали его к обрыву.

Жрица Ятвер жеманно улыбнулась.

— Ты ведь знаешь, что он убьет тебя.

Ужас и желание. От неё исходил жар вспаханной земли под горячим солнцем.

Маловеби забормотал. — Убьет… убьет меня? За что?

— За то, что ты возьмешь то, что я тебе дам, — проговорила она, как бы перекатывая языком конфету,

Он отшатнулся от неё, пытаясь высвободиться из её притяжения, захватившего его словно надушенная благовониями вуаль…

Посланец Высокого Священного Зеума бежал.

Смех песком посыпался на его обожженную солнцем кожу. Обдирая её, заставляя натыкаться бедром и лодыжкой на разные вещи.

— Свидетелем! — Взвизгнула вслед ему старуха. —Ссссвидетелем!

Пульс его замедлялся, уподобляясь биениям чужого сердца. Дыхание углублялось, следуя ритму других легких, с упорством мертвеца Анасуримбор Кельмомас устраивался в рощах чужой души…

Если их можно было назвать этим словом.

Человек, которого мать его называла именем Иссирал, стража за стражей, стоял посреди отведенной ему палаты… неподвижный, темные глаза устремлены в блеклую пустоту. Тем временем имперский принц вершил над ним свое тайное бдение, наблюдая через зарешеченное окошко. Он умерил свою птичью живость до такого же совершенства, превращавшего небольшое движение в полуденную тень.

И он ждал.

Кельмомас наблюдал за многими людьми, пользуясь тайными окошками Аппараториума, и комическое разнообразие их не переставало удивлять его. Любовники, нудные одиночки, плаксы, несносные остряки проходили перед ним бесконечным парадом вновь обретенных уродств. Наблюдать за тем, как они шествуют от собственных дверей, дабы соединиться с имперским двором, было все равно, что смотреть как рабы увязывают колючки в снопы. Лишь теперь он заметил, как ошибался прежде, считая, что разнообразие это только кажущееся, и представляет собой иллюзию невежества. Разве мог он не считать людей странными и различными, если они являлись лишь его собственной мерой?

Теперь мальчишка знал лучше. Теперь он знал, что каждый присущий людскому роду эксцесс, любой бутон страсти или манеры, отрастает от одного и тоже слепого стебля. Ибо человек этот — убийца, которому каким-то образом удалось застать врасплох Святейшего дядюшку — прошел подлинным путем возможных и невозможных действий.

Нечеловеческим путем…

Совершенно нечеловеческим.

Подглядывание это родилось из игры — невинной шалости. Матушка по причине своей занятости и недомыслия полагала, что Кельмомас уже достаточно набегался по дворцу. Смутные подозрения, время от времени затемнявшие её взгляд, означали, что он не мог более рисковать и мучить рабов или слуг. Но чем ещё можно заняться ? Играть в песочек и куклы в Священном Пределе? Слежка за нариндаром, решил мальчишка, станет его любимым занятием, отвлекающим общее внимание, пока он будет планировать убийство собственной старшей сестры.

Уже первая стража убедила его в том, что с человеком этим что-то неладно, даже если забыть о красных мочках ушей, аккуратной бородке, короткой стрижке. Ко второму дню игра превратилась в состязание, в стремление доказать, что он способен поравняться со сверхъестественной неподвижностью этого человека.

После третьего дня даже речи о том, чтобы не шпионить уже не было.

Взаимоотношения с сестрицей превратились в открытую рану. Если Телиопа рассказала матери , тогда …

Ни один из них не мог вынести мысль о том, что может тогда случиться!

Анасуримбор Телиопа представляла собой угрозу, которую он просто не мог игнорировать. Нариндар, с другой стороны, был никем иным, как его спасителем, человеком, избавившим его от дяди. И, тем не менее, день за днем, всякий раз, когда возникала возможность, он обнаруживал, что бродит по полым костям Андиаминских высот, разыскивая этого человека, сплетая этому всё новые и новые разумные объяснения.

Она, Телли, не сумела ещё промерить подлинную глубину его интеллекта. Она и не подозревала о грозящей ей опасности. И пока положение дел не менялось, у неё не было никаких оснований осуществлять свою подлую угрозу. Подобно всем кретинам, она слишком ценила свой короткий девичий ум. Момемн же нуждался в сильной императрице, особенно после смерти этого экзальт-тупицы, Антирула. Так что, пока продолжалась осада, им с братом ничто не грозило…

К тому же спаситель он или нет, с человеком этим что-то неладно.