Великий князь
Шрифт:
– Первое состоит в том, чтобы обмерить каждое поместье, вписав затем оное в Большой чертеж земель Литовских. Дабы впоследствии при любом сомнении или судебной тяжбе можно было доподлинно узнать, за кем земля.
"Ну и для налогообложения это тоже очен-но пользительно".
Переждав волну быстрых перешептываний, Дмитрий продолжил:
– Второе дело. Поскольку бывает так, что жалованные грамоты и иные важные записи сгорают в пожарах, надлежит все благородные рода Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского внести в особенные книги, перечислив их герб, всех предков с родоначальником и славные деяния оных. С тем, чтобы впредь никто и никогда не мог приписать себе высокое происхождение или чужие заслуги!
Гу-уу!!!
Согласный гул
– Третье дело идет бок о бок с первым - пора уже завершить волочную померу , начатую еще королевой Боной.
Вальный сейм почтил память покойной королевы минутой равнодушного молчания. Хочется Великому князю докончить это начинание? Так бога ради - все равно неустроенными остались только восточные земли на границе с Русским царством, кои не трогали лишь из опасения вызвать беспорядки.
– Что же, раз все согласны...
Епископы Виленский и Жамойтский разом поморщились (правда, сделали это практически незаметно), а владыко Иона задумчиво огладил свою седую бороду. Если шляхте разделение земли на волоки пошло во благо, то служителям веры совсем даже наоборот - вот только протестовать уже было как-то поздновато, ибо основная часть померы была выполнена еще при живом Сигизмунде Августе Ягеллоне.
– Кто из достойных войдет в комиссии, кои и займутся решением сих дел? Кого предложит высокое собрание?
Гу-уу!!!
Поморщившись от возвысившихся голосов и настоящего шквала эмоций, правитель не удержался и страдальчески вздохнул. Прикинул время, оставшееся до прихода сумерек - а затем вспомнил список всех тех вопросов, что ему хотелось бы протащить через решения Вального сейма.
"Все конечно не удастся, но... М-да, такими темпами дня три будем заседать. Или за два управимся?".
– Чтобы князья Полубинские под Вишневецкими ходили? Не будет такого. Никогда!..
Вслушавшись в еще парочку подобных "дискуссий", Дмитрий устроился на троне поудобнее и приготовился к долгому ожиданию. Дележка властных полномочий и чинов во все времена было делом весьма основательным и неторопливым...
– Да мы от самого Палемона род выводим!!!
"Какие три дня, за четыре бы управиться. Парламентарии земли Литовской, блин!..".
***
Ранним августовским утром, когда на московских звонницах еще не затихли самые большие колокола, к Константино-Еленинской башне Кремля подошел десяток юношей в светло-серых кафтанах служилых Аптекарского приказа. Ничуть не стесняясь пристальных взглядов редких прохожих и той нехорошей славы, которой по праву пользовался Разбойный приказ (который, собственно, и обитал в той самой башне и ее подземельях), будущие хирурги и костоправы разбились на несколько кучек и принялись коротать время до прихода наставника. Пятеро негромко обсуждали учебу и связанные с ней вопросы, троица приятелей просто болтала ни о чем, а оставшаяся парочка пребывала в угрюмой сосредоточенности, время от времени беззвучно шевеля губами... Так, словно бы читали (или вспоминали) невидимые постороннему страницы книги. Однако довольно скоро юноши бросили все свои занятия, дабы дружно поприветствовать свою единственную соученицу - не только словами, но и низким уважительным поклоном:
– Доброго здоровьичка и долгих лет барышне Гуреевой!
Полыхнув в ответ невозможно-яркой зеленью колдовских глаз, личная ученица государя-наследника Димитрия Иоанновича едва заметно склонила голову в ответ. А затем и еще раз, отвечая на учтивое приветствие доктора медицины Венсена Жанье, три года тому назад взявшего на себя ответственность за десяток "ленивых скудоумных ослов, неспособных запомнить и повторить простейшие действия" - именно такими словами хирург обычно встречал своих учеников. Правда, этим утром галантный мэтр явно щадил нежный слух юной красивой дамы, а посему обошелся несвойственной ему сдержанно-короткой фразой:
– Remuer, mouches endormis!
Вереница будущих светил медицины послушно
втянулась в сумрак прохладных подвалов, привычно "не замечая" въевшиеся в стены запахи факельной копоти, крови, пота и человеческих нечистот. В небольшом закутке юноши избавились от шапок и кафтанов, накинув взамен фартуки из тонкой кожи и небольшие шапочки из небеленого полотна, затем прошли в сводчатый каземат и осмотрелись. Все было как обычно: толстые свечи на высоких шандалах заливали светом всю подземную залу, и на длинном столе вдоль одной из стен блестел разложенный в строгом порядке хирургический инструмент. Отдельно стояли скляницы с микстурами, рядышком с ними белели раскрытыми страницами учебные пособия и анатомический атлас, дремал приказной писец, моментально встрепенувшийся при виде практикантов...– Здрав будь, Силуян. Кого нам сегодня приуготовили?
Весь центр каземата занимала шестерка массивных столов, на которых каты-дознаватели умело растянули пока еще живые и даже бодро постанывающие пособия для занятий по хирургии. И не только растянули, но еще и хорошенько подготовили: одним повтыкали в тело разные острые железки и стрелы, другим от души резанули кожу и мясо, третьих покалечили и заклеймили в полном соответствии с приговором. А наиболее здоровому смертнику даже в ногу из пистоля разок пальнули! В общем, выбор ран был, что называется, на любой вкус - как, впрочем, и заказывали.
– Да все как обычно: этот вот душегубец матерый, тот падчерицу-малолетку снасильничал, остальные разбоем на дороге промышляли.
Обсуждение нравственных качеств и преступных заслуг подопытного материала надолго не затянулось - вернее, сразу закончилось в связи с появлением переодевшейся ученицы Гуреевой и деловито-собранного наставника.
– Fran gam copulat! Prima tabula - vos, secundae tabulae...
Распределив душегуба, насильника и почти всех разбойников-грабителей между "бестолочами, не знающими с какой стороны браться за ланцет", и отдав наименее пострадавшего смертника в нежные девичьи руки, мэтр Жанье отошел к столу с учебниками и скомандовал начинать.
– Похоже, лезвие и по кости прошлось...
– Так, пулю вроде подцепил, вытягиваю!
– Пережми кровоток. Ах ты!..
Спокойные деловитые переговоры студентов, ничуть не заглушающие влажные звуки их работы; бульканье сосудов с обеззараживающими и кровоостанавливающими составами; тонкий лязг использованного инструмента, бросаемого на поднос. Сдавленные хрипы и протяжное мычание надежно зафиксированных "пациентов"; размеренные шаги и придирчивый взгляд строгого наставника; потеки крови на столах и россыпь темных капелек под ними - и над всем этим плыл басовитый храп задремавшего писца... В такой обстановке едва слышный сип, с которым душа насильника-педофила покинула его порядком изувеченное тело, никто так и не услышал.
– Mortuus est ? Triginta ictus ferulae subduximus enim male providerit dose of Papaver!!! Ante finem mensis studio culpa sit in pane et aqua.
Благородная латынь в устах Венсана Жанье временами приобретала очень сочные и многозначительные интонации. Кто сказал, что язык древних римлян умер? Стараниями скромного французского медика он вполне себе жил и даже развивался!..
– Magister?
Развернувшись на каблуках, носатый мэтр величаво подплыл к последнему столу. Оценил состояние "пациента", который и без обезболивающего питья спокойно себе лежал с закрытыми глазами и сопел. Затем осмотрел обработанную и подготовленную к шитью резаную рану, и изогнутую стальную иглу, уже заправленную шелковой ниткой. Довольно хмыкнул и поощрительно кивнул - оставшись наблюдать за тем, как разверстую плоть стягивает аккуратно-ровный шов. Затем было наложение пропитанного целебным отваром тампона, потом умеренно-плотная повязка, и наконец - то, что интересовало доктора медицины больше всего. Убрав использованный инструмент и скляницы с целебными составами, девушка наложила на рану свои узкие ладони, прикрыла глаза и зашептала строки короткой молитвы. Почти беззвучные движения тонких губ, пробившая ее виски испарина, нарастающая бледность...