Великий Могол

Не успел Хумаюн что-либо сказать, как Хамида разразилась речью:

– Слава Аллаху за его пленение! Надеюсь, теперь о милосердии речи не будет. У него было гораздо больше шансов, чем он заслужил, и каждый раз он пренебрегал теми возможностями, которые ты давал ему для исправления. Его ненависть к тебе так глубока, что это навечно. Откинь все сомнения. Казни его в течение часа – если не ради меня, то ради своего сына, чью жизнь он ценил так мало.

Встав, чтобы покинуть комнату, Хумаюн ничего не сказал, только схватился за рукоятку Аламгира. Тем не менее он тоже почувствовал глубокую ярость, которая в Хамиде кипела так откровенно. Почти бешеная радость переполнила его, что теперь он избавится от вечной угрозы со стороны Камрана, собираясь совершить пробные походы за Инд, чтобы проверить силу власти Ислам-шаха в Индостане.

Когда Хумаюн вышел из отделанных серебром дверей женской половины дворца, Ахмед-хан уже ждал его в залитом солнцем дворе.

– Где ты его поймал и как?

– Два дня тому назад мы схватили вождя одного маленького племени, которое поддержало Камрана в его последнем восстании. Мы притащили его в крепость и заперли в зиндане. Сегодня рано утром он попросился ко мне и, из боязни быть жестоко наказанным, намекнул, что знает, где может скрываться Камран. Я сказал, что за тебя, повелитель, не ручаюсь, но он должен немедленно рассказать все что знает, и если он поможет найти Камрана, то ты не останешься неблагодарным. Он был уверен, что Камран скрывается в бедном квартале Кабула, в районе вокруг сыромятни. Когда я на него надавил, он признался, что это старая информация, почти недельной давности, и что тот, от кого он узнал об этом, не очень надежный человек. И все же я решил сразу послать к кожевникам отряд своих людей, чтобы обыскать там каждый дом…

И хорошо, что я это сделал, повелитель. Когда мои люди вошли в дом кожевника, семья которого приехала с юга, он сильно запаниковал и попытался не пустить их в дом, заявив, что мать его жены сильно больна оспой. Люди мои оттолкнули его и обыскали дом, перебрали все шкуры и даже проверили пиками чаны с краской и мочой для дубления кож. Ничего не найдя, они все же не избавились от сомнений, что кожевник что-то или кого-то скрывает. Когда бойцы вошли за занавеску в верхней части дома, где лежала больная теща кожевника, они заметили там кого-то под грудой грязных одеял. Откинув одеяла, увидели огромную тетку с большими ногами и руками, слишком большими для женщины. Та лежала, свернувшись, как младенец. Так называемая «теща» была одета в грубую женскую одежду, а на голове у нее был намотан большой платок, как у арабки. Тоненьким голосом она умоляла их дать ей мирно умереть. Но командир сорвал с нее платок, и, когда он это сделал, женщина выхватила из складок своих лохмотьев длинный кинжал и ударила его по руке. Двое воинов сразу же схватили ее, и оказалось, что это вовсе не женщина, но твой заносчивый брат. Поначалу он отбивался и кричал, что ты ничтожный правитель, а он настоящий падишах, что твои люди – прихлебатели и ничтожества, что им пора образумиться и отпустить его. Однако вскоре он притих, как бы смирившись с судьбой, что бы она ему ни послала.

– Где мой брат?

– В зиндане под крепостью, повелитель.

Мысленно Хумаюн увидел перед собой трехлетнего Акбара на крепостной стене Кабула, и снова бешеная злость на Камрана захлестнула его. Как легко мог погибнуть его сын… А сколько еще людей погибли во время восстания Камрана… Он вытащил из ножен свой верный Аламгир.

– Ахмед-хан, отведи меня к Камрану.

Разведчик быстро повел его через двор, через низкую дверь с охраной по обе стороны и вниз по крутым ступенькам в сырые подвалы цитадели. Хумаюн с трудом привык к мраку коридоров, где в нишах горели редкие масляные лампы. Когда его глаза привыкли к полумраку, ему показалось, что под стеной пробежала огромная крыса. Теперь-то он сможет помешать брату, подобному крысе, разнести в народе заразу бунта, подумал он и еще крепче сжал рукоятку Аламгира.

Вскоре они добрались до двери в камеру Камрана, которую охраняли четверо людей Ахмед-хана.

– Я войду один, – сказал Хумаюн. – Хочу расплатиться с этим подлым предателем. Родную кровь могу пролить только я.

Охранник открыл тяжелые железные замки вверху и внизу толстой деревянной двери. Падишах вошел в маленькую камеру к Камрану, которого не видел более пяти лет. Тот сидел на полу, прижавшись спиной к сырой стене, все еще одетый в бурое женское платье, в котором его схватили. Одежда была вся в дырах, а на голове был намотан тяжелый черный платок, отчего Камран казался смешным, а не мятежным.

Через минуту брат медленно встал, не глядя в глаза Хумаюну, но первым молчание прервал именно он.

– Не собираюсь умолять о пощаде. Не жди, что я упаду к твоим ногам и стану просить сохранить мне жизнь. Вижу, что у тебя в руке меч отца. Воспользуйся им. Убей меня. На твоем месте я бы не колебался. Хочу только одного… – Здесь он впервые поднял свои зеленые глаза и посмотрел прямо в глаза Хумаюна. – Похорони меня рядом с нашим отцом.

Хумаюн смотрел на него не моргая.

– Почему я должен это сделать, если ты опозорил его память? Зачем мне это делать, если ты нарушил все обещания, данные мне, отверг мои предложения мира и добрых отношений и, что еще хуже, подверг опасности моего сына?

– Чтобы доказать самому себе, что ты лучше меня, – как ты любил делать в нашем детстве. Впрочем, зачем мне волноваться насчет того, где будет лежать мое тело… Покончим с этим. Докажи всем, что ты не слабак, – всем, кто знает, что ты именно такой. – Камран приблизил лицо к Хумаюну и смачно плюнул ему в глаза зловонной слюной.

Но падишах никак не отреагировал на это. Вдруг до него ясно дошла истинная мудрость сказанных Бабуром слов: не причиняй зла твоим братьям… Отец защищал Хумаюна и всех своих детей. Сможет ли он смириться с собой, если убьет своего собственного брата? Призывая покончить с ним в сию же секунду в этой грязной камере, Камран, знавший его так хорошо, расставлял для него свою последнюю ловушку, вынуждая забыть про честь, опуститься до его уровня и в ярости доказать, что все его прежнее великодушие и миротворство были только проявлением слабости, а не милосердия.

Хумаюн опустил меч и вытер плевок.

– Я рад, что ты признаешь, что достоин смерти. Но о твоей судьбе я поговорю со своими советниками. Если тебе суждено умереть, то это будет акт правосудия, а не мести.

Повернувшись, чтобы уйти, падишах заметил слабую улыбку на губах Камрана. Смеялся ли он над ним, истолковав его слова как проявление слабости, или, в конце концов, просто расслабился при мысли, что пока остался жив?

Когда Хумаюн оглянулся снова, взгляд брата был опущен, а лицо равнодушно.

* * *

Собрав советников в залитом солнцем зале заседаний, Хумаюн пребывал в мрачном расположении духа. Надо было решить судьбу Камрана. Отсрочка означала проявление слабости. Когда он заговорил, лица его приближенных тоже помрачнели.

– Решение о том, жить или умереть моему брату Камрану, должен принять я, но сперва хочу выслушать, что думаете вы. Нет сомнений, что он виновен в смерти многих, кого поднял на мятеж против меня. Его противостояние ослабило мою власть, отсрочило планы завоевания Индостана, а также подвергло опасности жизнь моего сына Акбара. Тем не менее он мой брат, сын моего отца, и в нем течет кровь Тимура. Если мне суждено пролить кровь, сделать это я могу, лишь убедившись, что другого выбора нет и что смерть его послужит делу справедливости, процветания моего царства и народа. Поделитесь со мной своими мыслями.

– Повелитель. – Вперед выступил Байрам-хан, заговорив уверенно и ясно. – Думаю, выскажу мнение всех присутствующих. Сомнений быть не должно. Твой брат должен умереть ради безопасности тебя, твоего сына, династии и всех нас. Камран тебе не брат, он твой враг. Отбрось все родственные чувства к нему. Им не место в решениях правителя. Если хочешь остаться падишахом и вернуть трон Индостана для себя и своего сына, то прими единственно верное решение: казни его. Мои соратники, разве я не прав?

Без колебаний, на одном дыхании все произнесли:

– Ты прав!

– Есть еще предложения? – спросил Хумаюн.

– Нет, повелитель.

– Благодарю вас. Я обдумаю ваш совет. – Падишах нахмурился и сразу вышел из зала.

Решение было не таким легким, как думали его советники. В нем текла та же кровь, что и в Камране. Бессознательно Хумаюн направился на женскую половину – и сразу пошел в покои Гульбадан. Его сестра сидела на низком позолоченном стуле, одетая в свободное розовое платье, а служанка расчесывала гребнем из слоновой кости ее черные волосы. Увидев выражение лица Хумаюна, Гульбадан отослала служанку.