Великий тес

— Нужда привела! — глубоко вздохнул, и Угрюм почтительно насторожился. — Весной приезжали мунгалы с другой стороны гор. Сами на конях высотой с дерево, шапки что твои копны сена.

Угрюм, пропуская мимо ушей обычные для бурят преувеличения, понял, что мунгал было много.

— Не буду говорить, что забрали! — опять сипло вздохнул князец. — Приказали моим сыновьям на своих конях, с пиками и с саблями служить их царевичу в войне с другими мунгальскими царевичами.

Нарей опять печально помолчал, отхлебнул из чашки, почмокал губами, снова бросил на Угрюма плутоватый, испытующий взгляд:

— Старики говорят, что и в Нижнем мире есть дверь! — растянул уголки губ в усмешке. Спросил вдруг: — Если бы я давал ясак казакам, мунгалы бы меня не грабили?

— Наверное, не грабили бы! — пожал плечами Угрюм, не вполне понимая, что кроется за этими словами. Добавил уклончиво: — Мунгалы нынче с казаками не воюют. Промышленные говорили, между царями-хаанами мир.

— Цари да хааны далеко, — опять вздыхая, покачал тяжелой головой Нарей. Повертел стынущую чашку в руках. — Казаки крепость сделают, тебя защитят. От меня они далеко. Если здесь, рядом с ними, жить — защитят, но здесь выпасов мало, — снова впился цепким взглядом в Угрюма.

Младший сын Нарея почтительно молчал, то опуская немигающие глаза, то переводя их с одного старика на другого.

— А как узнают мунгалы или дальние родственники, что я даю ясак казакам? — спросил Угрюма Нарей и сам же ответил: — Весь мой улус ограбят и перебьют. Меня конями разорвут.

Опять Угрюм не нашелся что сказать, чем утешить своего давнего соседа.

— Проживу здесь с месяц! — продолжал рассуждать князец. — Дам ясак казакам. Скот траву съест, все равно вернусь в долину. Казаки не поедут меня охранять. А мунгалы побьют!

— Побьют! — согласился Угрюм. — Кто не успеет к казакам прибежать, тому будет плохо.

— И я так думаю! — кивнул Нарей и непонятно чему рассмеялся. — Но есть одна хитрость, — смежил глаза в две щелки. — Казаки пришлют своих людей за ясаком, а я ясак не дам. А ты скажи им, чтобы шли войной на мой улус, чтобы меня взяли в аманаты. Никто из моих людей не пустит в них ни одной стрелы, но все увидят и узнают, что нас заставили покориться.

Нарей глядел на Угрюма прямо, пристально и насмешливо, похваляясь, какой он умный князец и как заботится о своем народе.

Над Угрюмом будто гром грянул: дошло наконец, что теперь он и для Нарея не безродный зайгуул, а уважаемый поселенец. От этой мысли спина его распрямилась, шея вытянулась. Выдержав паузу, он ответил задумчиво и коротко:

— Заа!¹⁰³

Гости и этим были вполне довольны. Помолчав для пущей важности, добавил мягче:

— Поговорю! Думаю, казаки меня послушают! Два моих сына служат у них в крепости! — Так и рвались с языка мстительные слова, что главный казак — его брат. Но до поры об этом говорить не стоило. У Братского острога тоже были крепкие стены!..

Нарей с сыном уехали, князец даже не вспомнил про серебро. Можно было понять, что оно оставлено в подарок. На другой день Угрюм оседлал коня, набил седельные сумки коровьим маслом и сушеным творогом, поехал повидаться с сыновьями. Он пустил коня не по лесной тропе, а вдоль берега. Перевалив через седловину Шаманского мыса, увидел поставленные квадратом стены острожка, многочисленные стада и табуны Нарея, пасшиеся по берегу култука.

Острог был чуть больше промышленного зимовья, но высота его стен издали указывала, что здесь осели люди государевы, и надолго. Казаки и ясыри копали ров вокруг стен, таскали тесаные бревна с горы. Ворот еще не было, а внутри, за тыном, только наполовину поднялась изба. Баню на самом берегу уже накрыли. А жили под стругами и в балаганах.

Сыновья высмотрели отца, босые, простоволосые, в кожаных рубахах без опоясок пошли ему навстречу. Лица их были разгорячены работой, на лбу поблескивали капельки пота. Угрюм не помнил, чтобы они когда-нибудь так трудились по дому, и кольнула сердце обида: «Для кого всю жизнь старался?»

Сыновья подхватили коня под уздцы, помогли отцу спешиться, не доехав до острога, будто стеснялись его приезда. Присели рядом с ним. Вторка тут же запустил руку в суму и набил рот сухим творогом.

— Нет атамана! — пояснил Первуха. — На гору полез. А ты чего?

— Чего-чего? — обидчиво укорил старшего сына отец. — Заскучал по вам! — Раздраженно посопев, спросил: — Десятский-то есть какой?

— Федька! — ответил сын и тут же спросил, метнув на отца опасливый взгляд: — Ты струги сделал?

— Это который горластый? — спросил про Федьку, не ответив на вопрос. — А другой, Дружинка?

— С атаманом ушел! — опять коротко ответил Первуха. — Что хотел-то? — переспросил совсем непочтительно. — Если струги не готовы, атаман гневаться будет.

Покряхтев, повздыхав, Угрюм рассказал сыновьям о встрече с князцом Нареем.

— Передам! — пообещал Первуха и тоже запустил руку в суму с творогом.

— Голодаете, поди? — посочувствовал отец.

— Не! Рыбы много! — прошепелявил набитым ртом Вторка. Вскочил на ноги.

— Я отнесу казакам? — потянул масло и творог.

— Отнеси! Только сумки верни, не помогал, поди, шить да кожи выделывать! — проворчал отец.

— Не ходи в острог! — посоветовал старший сын. — Там ссыльные из вольных казаков. Они на слова злые. Еще обидят ненароком.

Возле балаганов курились костры, доносились гортанный говор, детский смех и плач, пахло печеной рыбой и мясом. С черным чугунным котлом к воде пошла русская баба. Угрюм узнал ее еще в своем доме, когда заявились казаки с ясырями, но тогда ему было не до разговоров. Обиженный на сыновей, он внимательно поглядел на женщину и окликнул ее с принужденным смехом:

— Другой раз, может быть, проходишь мимо судьбы, красавица!

Пелагия обернулась. Внимательно посмотрела на пашенного, хозяина дома за мысом. Кивнула.

— Не признала! — язвительно усмехнулся Угрюм. — А я ведь тебя замуж звал в Енисейском. Богатый тогда был, знать не знал ни Байкала, ни своей доли.

— Угрюмка, что ли? — удивилась женщина. — А я все думала, где видела тебя? Переменился! Медведь, говорят, подрал?

Пелагия замедлила шаг, удивленная встречей. Угрюм не заметил в ее лице ни сожаления о прошлом, ни желания поговорить.

— Нам работать надо! — Вернулись Первуха со Вторкой и стали навешивать пустые седельные сумки на отцовского коня.

— А мне не надо? — проворчал Угрюм. — По дому дел — рук не хватает. А вы тут. На дядьку все! — вставил левую ступню в стремя, поелозил правой ногой по вытоптанной траве. — Подсадите хоть, помощники!

— Ты, батя, не ругайся! — отряхивая штанины, пробурчал Первуха. — Хочешь, чтобы по дому помогли, — присылай сюда дядькиных ясырей.

Угрюм крякнул, сердито мотнув головой. Не нашелся, что ответить. Выругался, поддав коню пятками под бока. Голоса, перестук топоров, конь ли всхрапнул, почудилось вдруг, кто-то за его спиной пробормотал по-бурятски: