Великий тес

На другое утро Иван Перфильев со своими вестовыми казаками собрался плыть по наказу Бекетова и с его отписками в Енисейский острог. Он брался передать и грамотку от молодого Похабова. Прежде того Яков подал ее отцу:

— Почитай! Отписал воеводе, что иду к Бекетову по принуждению!

Иван только посмеялся и, не читая, передал грамоту Перфильеву:.

— Уж я-то против сына зла не сделаю! Один раз погрешил подозрением — всю жизнь за тот грех расплачиваюсь.

К полудню казаки атамана Якова, старый стрелец Дружинка и казак Сенька Новиков двинулись бечевником к истоку Ангары, к Байкалу. С ними ушли московские стрельцы и послы царевича. Иван Перфильев с товарищами поплыл вниз по реке. Старый Похабов оставил четверых казаков перебирать зимовье. Остальных с хлебными окладами послал на перемену годовалыцикам Култукского острога. Сам переправился на другой берег к скитникам.

Пониже прежней кельи Герасима и могилы Михея Омуля, у поворота реки они поставили избу, наполовину врытую в яр. Возле нее — срубили часовенку. Ни тына, ни караульных в скиту не было. Иван тихо вошел в часовню. Там тесно молилось с десяток калек.

Таежная жизнь старит быстро. Не так уж много старше Герасима были его вкладчики, но выглядели совсем ветхими. Скитники, лобызая икону Богородицы и Честной Крест, расходились. Герасим вышел последним. Подпер дверь батожком, повел Ивана в свою келью.

— Ну вот, батюшка! — говорил ему на ходу казачий голова. — Хотят или не хотят наши воеводы с московскими дьяками, а острог здесь ставить придется: воровские ватаги торный путь проложили.

— Вот ведь грех-то какой! — суетливо всхлипывал монах. — Жемчуга с лика Богородицы содрали! Не на острове острог надо ставить — здесь. И не острог, а город. — Монах вдруг замер на месте, затих на полуслове, к чему-то прислушиваясь. — Колокола все громче, все явственней звонят! — прошептал, пристально глядя на Ивана.

Похабов натянул поглубже шапку. Досадливо проворчал, обернувшись к часовенке:

— Так нет еще церквей!

— Будут! — невозмутимо ответил монах. — Во имя Спаса Господня! Разрядный поп в ту церковь уже рукоположен. Значит, скоро.

— Благословишь ли острожек на острове? — вкрадчиво спросил казачий голова.

— Благословлю! — со вздохом согласился монах.

Казаки под началом Ивана Похабова в три недели поставили тын, перебрали старую избу, срубили съезжую, подновили лабаз и поставили государев амбар. Теперь на острове при нужде можно было отсидеться в осаде.

На этот раз казачий голова оставил на устье Иркута пятерых годоваль-щиков, дождался перемены и ясака из Култукского острога. Как и опасался, воровская ватага не только не прошла тайком мимо острожка на Байкале, но и пыталась осадить его. Получив отпор, беглецы кинулись на подворье государева пашенного и слегка пограбили его: отобрали бочонок вина, два мешка ржи, увели двух бычков и сманили за собой ясырей. Большего вреда они причинить не успели: култукские казаки отбили двор пашенного.

Дела в верховьях Ангары были закончены. Похабов стал собираться к Дмитрию Фирсову.

— Где зимовать будем? — допытывалась Савина, глядя на Ивана виноватыми глазами, оправдывалась: — Стара уже, устаю жить по балаганам да под стругом. Кости болят.

— В новом Балаганском острожке, даст Бог, и зазимуем! — хмурил повинные глаза Иван Похабов. — Горяч Митька не в меру! Может с балаганцами мир порушить. С красноярами — и того хуже.

Тихонько постанывала и тайком вздыхала Савина:

— Опять в сырой избе жить! А дрова далеко.

— Не заморожу! — отшучивался Иван. А на душе было тягостно, и он предложил, отводя глаза: — Может быть, тебя в Енисейский отправить? На другой год, поди, пришлют замену, вернусь.

— Нет! — решительно ответила Савина. — Без того чуть не всю жизнь тебя прождала.

Не пожалел сил Дмитрий Фирсов, на голом месте срубил острожек, ладный, как пасхальное яичко: две башенки, две избы и амбар. Вместо рва, отрыть который не хватило сил, и надолбов, на которые не хватило леса, оставил прясла, как на поскотине, чтобы всадники не могли беспрепятственно подъезжать к самому тыну.

Дмитрий встретил Ивана Похабова с Савиной, провел их в сырую избу, где сильно пахло смолой и глиной. Посередине ее из речных камней была сложена печь.

После бани за соборным столом молодой пятидесятник смущенно признался казачьему голове:

— Я ведь краснояров повоевал!

— Как это? — вскинулся Иван. — Опять напали?

— На меня не нападали! — уклончиво ответил Фирсов. — Приехали наши, братские мужики. Донесли, что краснояры с них ясак требуют на себя. А они за этот год уже дали нам больше прежних лет. Я собрал казаков да с братскими же мужиками гонялся за ворами. Они заперлись в своем острожке и смеялись над нами. — Дмитрий, свесив повинную голову, глубоко вздохнул: — А тут, как на грех, Арефа из Братского послал служилых с рожью. Подмога. День держали краснояров в осаде, с полпуда пороху сожгли, выломали ворота и взяли их всех. Двоих ранили, но легко.

— И где они теперь? — строго спросил Похабов, прикидывая, как может обернуться для него и для Митьки эта война.

— Отпустил с Богом! — покаянно завздыхал Фирсов. — Ни ружей, ни рухляди у них не брал. Весь живот с собой взяли.

Похабов озадаченно крякнул, почесал затылок, не зная, что сказать, ошалело водил глазами по сторонам.

— Вот те крест, дядька Иван! — слезно воскликнул Дмитрий. — За свой грех сам отвечу. Худого про тебя никому не скажу.

— Что уж теперь?! — хрипло буркнул Похабов. Молча налил полную чарку крепкого вина. Влил его в бороду, вытер усы ладонью. Посидел с выпученными глазами, прислушиваясь, как, обжигая нутро, катится оно по брюху. Вспоминая наказ Петра Бекетова, просипел:

— Кабы все это войной с балаганцами не обернулось!

— Я ж за них и воевал! — слезно воскликнул Фирсов. И поправился: — Сил не было терпеть.

— Еще с хрипуновских времен, лет уж двадцать, больше, наши с крас-ноярами жаловались друг на друга в Москву. А ты, выходит, разом все решил. Удалец-молодец! Отец твой был осторожней. Уж и не знаю, чем это обернется, как аукнется, — добавил, мягче взглянув на молодого приказчика.

Положившись на Господа, они оставили до поры этот разговор. Дмитрий Фирсов сдал острог и поплыл на приказ в Нижний Братский.

Осень вызолотила береговой кустарник и степь. Октябрьские ветра оборвали иссохший лист. Намерзли забереги. Над черной рекой закурился туман. Иван Похабов в Балаганском острожке по утрам оглядывал Ангару. Вместо сала и льда, которых ждал со дня на день, увидел на другом берегу едва приметное мельтешение. Сначала он принял его за братские стада, погоняемые всадниками. Окликнул из избы старого ленивого казака. Тот неохотно поднялся на башню, долго вглядывался в даль.

— Воинские люди! — прошамкал, дожевывая утренний хлеб и стряхивая крошки с бороды. — Далеко-то я хорошо вижу. Это под носом все стало расплываться.