Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

Вечером Яковлев попросил накрыть ему в комнатушке для отдыха за кабинетом небольшой стол к приходу Бартини, а сам с некоторым беспокойством думал о предстоящей встрече. Ситуация складывалась несколько щекотливая. По выработанной им необходимой в советское время осторожности Александр Сергеевич избегал не только встреч с людьми, заподозренными в нелояльности к строю, но и разговоров о них. Впрочем, делать это было несложно, поскольку арестованные обычно уходили в небытие (возвращаться стали только после 1956 года, да и то не все), а говорить о том, справедливо или несправедливо арестован тот или иной человек, опасались все. «Раз забрали, было за что. Органы не ошибаются, а будешь высовываться, сам загремишь по 58-й». От этих самых Органов не был застрахован никто. Уж на что Николай Иванович Ежов был любимцем Сталина, каналы для него рыл, лагерями обустроил тундру, а и его самого ликвидировали. Да чего там далеко ходить – Михаил Моисеевич Каганович, бывший нарком авиапромышленности какими, делами заправлял, всей оборонной промышленностью руководил, и где он теперь?

Раскрылась дверь и, придерживая створки, Лисицын пропустил вперед себя гостя, которого он никак не ожидал принимать в своем кабинете. Тут только до Яковлева дошло, что невольно он подставил под удар и директора завода: если дело обернется плохим концом, то и ему несдобровать, причем директор-то погорит ни за что. Но следом за Бартини вошел и начальник режима, и все стало на свои места, теперь встреча проходила под присмотром Органов, и могло именоваться теперь «мероприятием».

Начальник режима (фамилию его Яковлев не запамятовал, а просто не знал) достал откуда-то бутылку коньяка, быстро разлил теплую жидкость по стаканам и со словами: «Ну, будем!» выпил до дна. Остальные только пригубили целебный напиток.

Разговор взял в свои руки Бартини (ай, молодец, Роберт Людвигович!) и повел его по самому безопасному руслу:

– Я имел возможность, уважаемый Александр Сергеевич, довольно детально ознакомиться с вашим детищем, истребителем, что строится здесь на заводе, и готов сказать вам свое восхищение.

– Спасибо, Роберт Людвигович, за добрые слова, я их больше жду от летчиков, которые на них воюют.

– Уверен, что и летчики хвалят ваши истребители. Не знаю, как мотор ведет себя, но аэродинамика вашей машины выше всяких похвал. Ну, и, конечно, технологичность. Ведь кто на линии стоит – подростки, женщины, а каждый день из цеха один за другим выкатываются истребители.

– Мне, наверное, помогло то, что я начал с легких самолетов свой путь в авиации, вот отсюда и тяга к простоте конструкции. – Яковлев был рад, что разговор пошел о технике, а не о людях, там почва для разговоров могла быть очень скользкой.

– А как там наш ДБ-240 работает?

– Насколько я знаю, отзывы о самолете хорошие, а вот на дизеля нарекания есть.

– Двигатели у Чаромского очень перспективные. Их только надо было доводить, но времени не хватило.

– Всем нам времени не хватило. Видите, куда война нас занесла – в Сибирь.

– Я в Сибири, между прочим, второй уже раз оказываюсь, – засмеялся Бартини.

– Как это?

– А в первый раз я через Сибирь возвращался домой из русского плена. Я же принимал участие еще в первой империалистической, как сейчас говорят, войне. В австро-венгерской армии. Ну, и попал в плен. А возвращались мы домой через Сибирь, Владивосток, Шанхай, через Тихий океан. Кругосветное путешествие, одним словом. Александр Сергеевич, как там Володя работает? – вдруг переменил тему Бартини.

– Простите?

– Владимир Григорьевич. Ермолаев, то есть. Ему ведь 28 лет было, когда его поставили у руля, – тут Бартини чуточку замялся и продолжил: – конструкторского КБ.

Яковлев понял причину заминки, Бартини явно хотел произнести «моего конструкторского бюро».

– По-моему, вполне вписался в ритм работы. Очень энергичный конструктор и, несмотря на молодость, волевой и настойчивый. Как я знаю, в его, – Яковлев нарочно произнес это слово, – бюро идет глубокая модернизация Ер-2 с тем, чтобы увеличить дальность полета, повысить бомбовую нагрузку, сделать бомбардировщик более живучим.

– Конечно, там нужна серьезная модернизация, ведь этот самолет проектировался как пассажирский. Потом уже пришлось менять ему профессию, но, надеюсь, Володя, простите, Владимир Григорьевич справится. Кстати, многое из того, что я передавал своим молодым коллегам, так и повисло в воздухе. Не приняли советские конструкторы идею велосипедного шасси. Почему? Ведь очевиден выигрыш в весе, в управляемости и прочем. Я рад, что могу высказать это настоящему конструктору, который может это оценить. Ах, как жаль, что война прервала циркуляцию научной мысли в самолетостроении. Нет борьбы идей, нет всплеска достижений… Есть столько замыслов… Вы подумайте, Александр Сергеевич, над идеей велосипедного шасси. Мне ведь некому больше этого сказать…

– Какие здесь условия для вашей работы, Роберт Людвигович?

– О, для работы тут все условия! Как говорил Владимир Михайлович Мясищев, мне довелось трудиться какое-то время бок о бок с ним, говорил, что в нашем положении ничто не отвлекает нас от работы, даже свобода.

Яковлев тотчас поднял недопитый стакан:

– Давайте выпьем за нашу победу!

Все встали. Яковлев продолжал:

– Как говорил товарищ Молотов в своем обращении к народу: «Наше дело правое, победа будет за нами!»

Все выпили до дна и стали прощаться.

Сделав необходимые звонки в Москву, Александр Сергеевич стал укладываться спать.

Но сон не шел. Ему не давала покоя последняя фраза, произнесенная неистовым итальянцем: «Ничто не мешает творчеству (или он сказал «работе»?), даже свобода». Сукин сын, ввернул все-таки про свое. А тем, кто на этой самой свободе, намного лучше? Сидящих хоть не мучит страх, у них уже все свершилось, а у тех, других, как?

И он, замнаркома, и фэзэушник, стоящий за токарным станком на деревянном ящике, трудятся по 16–18 часов без выходных и отпусков. Война? А что, не знали, что она придет в наш дом? Знали все – и он, замнаркома, и тот же фэзэушник – все знали и пели «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». Или что-то вроде этого.

Почему откатились до Волги, почему законопатили заводы в Сибирь, на Урал и даже на Дальний Восток?

Александр Сергеевич встал и прошелся по покрытому ковром холодному полу. Окна гостиничного номера были покрыты корочкой льда, в черноте ночи не мелькало ни одного огонька.

Яковлев включил радио, и черная тарелка, словно заведенная, повторяла знакомое: «… отражая натиск превосходящих сил противника, наши войска, выравнивая линию фронта, сдали город Людиново. Противнику нанесен существенный ущерб».

Яковлев с досадой выдернул шнур из розетки.

«Как они оказались в Людинове? Почему они дошли до Москвы?

Может, потому, что мы вместо того, чтобы готовиться к войне с врагом, выдумали врагов среди своего народа? Какой Бартини враг? Это даже вертухаи, которым поручено его стеречь, понимают. И Туполев враг? И Петляков? Вон Баландина им с Дементьевым через Сталина пришлось вытаскивать. Это те, кто живы, а кого расстреляли, как с ними быть? Может, потому и отступаем, что военачальников всех перед самой войной сменили?»