Великое кочевье
Шрифт:
Ехать домой не хотелось. Теперь бы где-нибудь в дремучем лесу развести костер и отдохнуть. Но разве освободишься от таких тревожных дум?
«Кто растолкует, что творится на земле? Кто? Кто скажет, какие ветры завтра спустятся в долину?»
Бабинас сунул пустую трубку в рот и положил в нее горячий трут.
Зеленому лугу, орошенному водами горных рек, не было конца. Седло, окованное медными бляшками, выжимало пот из шелковистой шерсти коня. Жалея лошадь, Бабинас круто повернул в сторону урочища «Солнопек». У полосы молодой пшеницы всадника встретил густой туман.
«Прикрывает,
Конь хватал сочную зелень. У ног его плескалось невиданное пшеничное озеро.
«Не поеду. Нельзя топтать… — убеждал себя Содонов и резко повернул коня. — Нельзя. Совесть не позволяет».
На рассвете туман обнял землю. Островерхие аилы прокололи его, словно железные зубья кошму, брошенную на них. Содонов, не слезая с коня, постучал в окно избушки. Никто не отозвался. Серый пес, на боках которого зимняя шерсть висела клочьями, лаял звонко. Бабинас подъехал к соседнему аилу и крикнул:
— Почему долго спите? Хлеб не бережете!
Сенюш выскочил босиком, волоча в одной руке шубу, в другой винтовку, и, узнав Содонова, прикрикнул на собаку.
— Хлеб, говорю, почему не караулите? Коровы могут вытоптать. Я сейчас отогнал большое стадо от колхозной полосы.
Бабинас повернул коня и поехал рысью.
На другой день вечером Содонов побывал в аиле Утишки.
— Нельзя хлеб травить: караульного поставили с винтовкой. Едва убежал.
Глава тринадцатая
Прошло десять лет с тех пор, как Владимир Ильич Ленин говорил на Восьмом съезде партии:
«Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), го средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунию“ (т. е. за коммунизм)».
Десять лет — небольшой срок, но когда народ решил всю жизнь перестроить заново, оказалось достаточно этих десяти лет, чтобы мечту сделать былью, фантазию превратить в действительность. Достаточно было молодой тракторной промышленности нашей страны дать пятьдесят тысяч тракторов, как средний крестьянин сказал, что он — за колхозы.
Не отставал от зерновых районов и животноводческий Горный Алтай. В каждом селе зарождались колхозы, в каждой долине алтайцы-колхозники переходили к оседлой жизни.
Вопрос о хлебе был основным в сельском хозяйстве. Колхозам и совхозам предстояло в короткий срок не только дать стране то количество хлеба, которое давали кулаки, но и в несколько раз увеличить производство. Вот почему и животноводческие колхозы Горного Алтая в те годы едва ли не главное внимание уделяли полеводству: они стремились помочь стране быстрее разрешить хлебный вопрос.
И Байрыма Токушева, и Сенюша Курбаева, и особенно Миликея Охлупнева радовало, что артель «Светает» посеяла больше других алтайских колхозов, что на вспаханной ими вековой целине подымались высокие да густые хлеба. Каждый из них в письмах к Борлаю писал об этой своей радости.
К уборке урожая готовились исподволь: привезли из города жатку-самосброску, из «Искры» — конную молотилку. Русские друзья помогали во всем. Миликей Никандрович собирался занять место машиниста.
Работа на машине ему нравилась больше всего, и он с нетерпением ждал, когда созреют хлеба.За время работы в красной юрте-передвижке Людмила Владимировна полюбила верховую езду. Теперь она часто вспоминала Суртаева: «Приучил меня к коню».
Став участковым агрономом, она носилась из конца в конец огромного аймака: в одну сторону — сто километров, в другую — полтораста. И всюду у нее были добрые знакомые. Всюду ее встречали как желанную гостью.
Вместе с Сенюшем Курбаевым и Миликеем Охлупневым она ехала в поле. Высокая, густая пшеница уже стала золотистой. Ветер гнал по этому морю хлебов веселые волны. Тяжелые колосья глухо шумели.
Привязав лошадей за деревья, все трое подошли к полосе. Охлупневу и Курбаеву колосья ударяли в грудь, а Лемеховой ложились на плечи.
Миликей Никандрович выбрал колосок поспелее и начал растирать на ладони. Сенюш последовал его примеру.
— Хороша! Очень хороша! — восхищалась пшеницей Людмила Владимировна.
Да и как ей было не радоваться! Ее трудов тут тоже было немало. Не проходило недели, чтобы она не приезжала сюда.
В начале июня ее испугали на редкость жаркие дни. Барометр замер на «великой суши». Пора приступать к первой поливке. Не только каждый день, а каждый час был дорог. И Людмила Владимировна помчалась в Каракольскую долину. Она представляла себе, как вбежит в контору артели и с порога скажет:
— Время поливать всходы… Это лучше всего делать вот в такую вечернюю пору.
Солнце опускалось на хребет, и долиной начинала овладевать прохлада.
В поле виднелись люди с лопатами. Еще издали Людмила Владимировна узнала Охлупнева и Тохну. Засучив штаны выше колен, они медленно передвигались по полосе, то открывая, то закрывая путь воде на очередную клетку истомившейся под солнцем земли.
Лемехова, подъехав к ним, поняла, что опоздала со своим советом. Она похвалила колхозников, что они вовремя начали полив.
— Прогноз на погоду неблагоприятный: весь месяц без осадков, — сказала она.
— Чую это, — подтвердил Охлупнев. И, заметив недоуменный взгляд девушки, принялся разъяснять: — У меня барометра нет, так я живу по приметам. Мне бурундук погоду сказывает.
— Как так?
— А вот так: к дождю у него горло болит, он начинает кашлять. А сейчас вот уже с неделю все бурундуки, гром их расшиби, замолчали. За весь вечер ни один не кашлянет.
Людмила Владимировна рассмеялась.
— Верно говорю, — продолжал Охлупнев. — У елок сучья приподнялись, встопорщились. Вижу, к сухой погоде. Надо поливать. Вчерась сделали начин.
Любуясь пшеницей, Лемехова отметила:
— Ранний полив помог!
Отмерив квадратный метр, она принялась подсчитывать стебли, а затем — зерна в колоске. Закончив все вычисления, объявила:
— Соберете пудов по сто семьдесят с гектара. Не меньше.
— Намолотится, — согласился Охлупнев.
— Это будет расчудесно! Вы ведь понимаете, что низкий урожай — худой помощник агитатору. А на вас смотрит вся долина. Удастся или не удастся? Уродится или не уродится? И вдруг такое богатство! Отличный пример для всей области!