Великое кочевье

— Вроде крепко зашила, — сказала она и, наклонившись, зубами перегрызла нитку. Потом подобрала с земли все до зернышка. Когда распрямилась, глаза ее встретились с глазами Борлая.

— Спасибо! — сказал он, схватил ее руку и потряс.

— Не за что, — улыбнулась Макрида Ивановна.

Они снова занялись пшеницей. Работали молча, старались все делать аккуратно, чтобы ни одно зерно не упало мимо мешка.

Лунной ночью караван лошадей, завьюченных кожаными мешками, направился к селению. Первый караван с колхозным хлебом! И не с ячменем, а с отличной пшеницей, впервые выращенной алтайцами!

5

Город лежал глубоко в долине. Вершины гор давно покрылись пушистым снегом, а внизу еще не упали последние листья в березовых рощах.

Каждое утро Анытпас подбегал к окну, надеясь увидеть искристый снег. Весной ему сократили срок и к Октябрьскому празднику, несомненно, отпустят на свободу, Он спал здоровым сном и вставал всегда раньше всех, до восхода солнца.

«Еще одной ночью меньше, — отмечал он каждое утро. — Когда падут снега, будет праздник, и меня отпустят».

Позади — мучительное раздумье, бессонные ночи. А теперь даже солнце вставало как-то по-иному: смело, бодро, изгоняя туман из долин. Земля была усыпана яркими красками, которых в прошлом Анытпас не замечал. На многое он взглянул по-другому. Он узнал, почему одни жили богато, а у других не было ничего. Санашев посоветовал ему заранее подготовиться к тому дню, в который объявят о досрочном освобождении. Парню хотелось ответить комиссии так, чтобы слово его помнили многие годы.

И этот час наконец настал.

Был тихий вечер. В воздухе покачивались снежные звездочки, когда позвонили в колокол, подвешенный к перекладине между двумя столбами, вкопанными посреди двора. Анытпас бросился к читальне.

На недавно побеленных стенах висели красные полотнища и зеленые лапки пихты. Густой, пряный аромат хвои напоминал о лесных просторах родного края.

Анытпасу казалось, что все смотрели на его новую гимнастерку и сапоги. Это ему купил Санашев.

— Ты заработал, — сказал он.

Когда председатель комиссии назвал имя Анытпаса, парень задрожал от радости. Ему казалось, что он говорил полным голосом, но с ближних скамеек крикнули:

— Ничего не слышно!

— Товарищ Чичанов, пройдите сюда, — позвал прокурор.

Анытпас шагал и шагал, а стол, казалось, все еще был далеко. Белые стены как бы отступали перед ним.

— Встаньте вот здесь, — попросил председатель.

Анытпас увидел, что взоры всех устремлены на него, и фразы, заготовленные заранее, сразу вылетели из головы. Он долго стоял молча. Потом вспомнил Сапога, и кулаки его окаменели.

— Есть худая птица — филин, — твердо начал он, — хищная птица. У нее желтые глаза и вороной клюв. Я вырос в лесу, где было много таких птиц. Куда ни брошусь — везде филины. — В глазах его блеснул гнев, и голос зазвучал еще сильнее. — Одну лазейку для меня оставили. Отвернуться некуда. «Убей, говорят, человека. Он, говорят, худой. Старые обычаи нарушает. Не убьешь — сам пойдешь к длиннозубому злому богу Эрлику. Он из тебя лошадь сделает». Много врали, обманывали. Мне было страшно брать в руки ружье. А не брать — еще страшнее.

Когда он рассказал обо всем, председатель комиссии встал.

— Вот вам документ, — через стол протянул ему бумагу. — Деньги, причитающиеся за работу, получили? Можете идти, товарищ.

— Куда? — спросил алтаец, оторопев.

— Куда хотите. Домой, к приятелям. Если желаете, ночуйте здесь.

После собрания Анытпас, взвалив мешок на плечо, вышел за ворота, последний раз посмотрел на кирпичные сараи.

Путь до города показался удивительно коротким. Снег под ногой — как заячий пух. Впервые в жизни дышалось так легко.

Левой рукой, опущенной в карман, сжимал деньги, хрустевшие, как сухая береста. Да, как ни странно, у него, Анытпаса Чичанова, появились свои деньги. И одежда на нем была целая, теплая, на вате… Никогда такой не косил.

Спустившись в долину, Анытпас кивнул городу и повернул на юг: «С рассветом буду за перевалом».

6

Снег завалил подножный корм в маральнике. Маралы собрались на лужайку, к воротам, где их каждую зиму кормили сеном и овсом, где в минувшие годы всегда лежали большие куски соли. По утрам маралы, подняв черные морды, смотрели поверх изгороди на старый аил, повертывали лодочки ушей: не скрипит ли снег, не идет ли Кучук? В горах стояла тишина. Иногда звери угрожающе ревели тонкими голосами, бодали друг друга или, поднявшись на дыбы, нюхались, били один другого передними ногами.

Кучук всегда вставал на рассвете: он любил зверей и заботился о них. Он родился в этом старом аиле и вырос в маральнике. Здесь прошла его жизнь. На его глазах сменилось несколько поколений пантачей. Отец его пришел сюда тридцати лет, когда Тыдык заставил своих сородичей окружить гору высокой изгородью, и здесь жил безвыездно. Он похоронен на скалистой горе по ту сторону реки.

В 1919–1920 годах, когда на Чуйском тракте партизаны бились с белыми, пострадали многие маральники: изгороди были разрублены, и звери ушли в горы. Маральник Сапога Тыдыкова, расположенный в стороне от тракта, уцелел…

Звери слышали, как скрипнула дверь, — Кучук вышел запрягать коня в волокуши, чтобы привезти сена, — и подошли к самой изгороди.

Когда мараловод въехал в маральник, звери расступились, давая дорогу, а потом пошли следом за волокушами, рвали клочки сена. Маралухи отбежали далеко в сторону, в снег. Молодые сои-двухлетки, на головах которых белели тоненькие стройные рожки с раздвоенными вершинками, — стояли в лесу, не решаясь подойти к корму. Черный марал ходил за Кучуком и осторожно теребил его шубу.

Мараловод повернулся к нему:

— Чего тебе, Кара-Сыгын? [36] Овса захотел? Или соли?

Черный осторожно обнюхивал человека, круглым глазом смотрел за пазуху.

— Хозяин нынче не заботится о вас: соли не прислал, а овса, говорит, совсем не ждите.

Кучук направился к выходу. Черный марал проводил его до ворот. Между ними каждую зиму завязывалась дружба.

За всю жизнь Кучук видел только трех новорожденных маралят. Одним из них был Кара-Сыгын, старик нашел его в ельнике, под кустом цветущей рябины.

36

Кара-Сыгын — черный марал.

— Черный… Как в сказке! Счастье принесет!.. — восторженно воскликнул мараловод. — Неужели он мертвый?

Схватил его за тонкие ноги и перевернул. Мараленок был по-прежнему недвижим. Кучук перевернул его еще раз.

Ноги горячие. Значит, прикинулся мертвым.

Встал за куст. Мараленок легко вспрыгнул и ускакал на гору.

С тех пор они запомнили друг друга. Изо дня в день наблюдая за ним, Кучук полюбил его. Зверь был особенно красив и строен в двухлетнем возрасте. Уже тогда он отличался особой смелостью: зимой ел овес с ладони мараловода.