Великое кочевье
Шрифт:
Прочитав заявление, Байрым положил его на стол и сверху прихлопнул ладонью.
— Голос не вернем.
— Почему?
— Потому что ты — бай.
— Какой бай! У меня нет ничего… — ухмыльнулся Сапог. — Я здесь первый пролетарий. Грамоту знаю, пользу всем окажу…
Люди захохотали так дружно и громко, что, казалось, вздрогнули стены…
Поздно вечером Байрым с Борлаем сидели в сельсовете и разговаривали.
— Утишка на Карамчи смотрит недобрыми глазами, — жаловался старший брат. — Я из аила, он — в мой аил. Жена говорит, что никак не может прогнать
— Об этом уже чужие люди знают. Разговор идет по всему урочищу, — сказал Байрым.
— Вчера я поехал как бы в лес за дровами, — продолжал рассказывать Борлай, — а топор оставил дома. Вернулся за ним. Утишка уже сидит в моем аиле. Я хотел открыть дверь его лбом, но подумал, что после этого про Карамчи будут говорить худое. Сдержался. А он как ни в чем не бывало и говорит: «Пришел спросить тебя, где мне избушку ставить».
— Это он для отвода глаз.
— Ясно… Надоел он мне. Прогнать бы его совсем отсюда, но люди скажут, что это я со злости.
— Меньше слушай таких людей.
Погасив лампу, братья вышли из сельсовета. Ночь была такой темной, что аилы можно было отыскать лишь по запаху дыма.
Борлаю показалось, что кто-то шарахнулся от них в сторону, и он, схватив брата за рукав, придержал его. Прислушался.
— Наверно, спугнули жеребенка.
— Не похоже на жеребенка.
В полной тишине стало слышно, как пощелкивали дрова в костре. Это Карамчи, поджидая мужа, разогревает чай. Борлай привез ей сегодня на топливо сухую пихту.
Привыкнув к темноте, глаза отыскали очертания жилищ. Аилы стояли притихшие, черные. Едва-едва заметны большие валуны, когда-то принесенные с гор тем исчезнувшим большим ледяным потоком, о котором рассказывал Суртаев.
Братья расстались и пошли каждый к своему жилью.
Сарый, остромордый желтый пес, верный спутник на охоте, заслышав шаги хозяина, метнулся навстречу. Хозяин погладил его, поговорил с ним и, подойдя к жилью, распахнул дверь.
Карамчи сидела у огня, против входа; из маленьких полосок меха с ног косули шила для Чечек зимнюю обувь. Увидев мужа, она отложила шитье и приподнялась, чтобы заглянуть в казан, где разогревался чай.
Широкая фигура Борлая заполнила освещенный костром вход. В это время за его спиной где-то совсем близко раздался выстрел из шомпольной охотничьей винтовки.
Карамчи, вскрикнув, схватилась правой рукой за бок и, захлебываясь воздухом, повалилась навзничь.
Борлай подбежал к ней, приподнял голову и, глядя в открытые, но уже потерявшие живой блеск глаза, тряс, как сонную:
— Карамчи!.. Карамчи!.. Ты слышишь меня?.. Слышишь?..
В это время в стороне двора, где находились лошади, защелкали выстрелы. Борлай, опустив на землю голову жены, рванулся к винтовке, висевшей на стене. Сарый с громким лаем бросился в направлении выстрелов, но тотчас же вернулся.
Вбежал Байрым с винтовкой в руках. Увидев Карамчи, неподвижно лежавшую на земле, вскрикнул:
— Что с ней? Что случилось?
Сарый, сидя у порога, вытянув морду к хозяйке, чуть слышно выл.
— Неужели… задела пуля?
Борлай теперь неподвижно сидел у ног жены. Он ничего не слышал.
— Сердце послушайте. Сердце…
Байрым склонился над Карамчи. Левая рука ее свесилась в яму, где спала Чечек.
Он поднял эту руку — пальцы уже были холодные.В дверях показался Сенюш. Прибежал Миликей.
— Неужели беда?
— Собирайте артельщиков! — распорядился Байрым. — Всех. С ружьями. Седлать лошадей!
Борлай встал, схватил винтовку и потряс ею:
— Поганой кровью не рассчитаться им за смерть!
Брат подошел к нему, взглянул на правый бок. Шуба пробита пулей.
«Враг метил Борлаю в спину… Бедная Карамчи погибла за него».
Положил руку брату на плечо:
— Останься дома… Мы одни все сделаем.
Сенюш созывал народ:
— Эй, артельщики! Сюда!
Все побежали седлать лошадей. Сарый, проводив их, вернулся на свое место у двери и снова завыл. Борлай посмотрел на него, и, как будто поняв горе хозяина, пес замолчал.
Борлай, подойдя к жене, опустился на одно колено.
— Карамчи!.. Карамчи!..
Уронив голову на грудь, он заплакал.
Проснулся ребенок: высвободив голые ручонки, размахивал ими и кричал.
Отец встал и, сняв люльку, прижал лицо Анчи к своей щеке.
— Одни мы остались… Что мы будем делать? Как будем жить? Ребенок горячими руками старался ухватить щеку отца.
— Есть ты хочешь, малый?.. Вижу, сынок… Вижу. — Подумав о Муйне, он сказал: — Что же, пойдем к тетке.
Бережно поддерживая люльку, он пошел в аил брата. Сарый проводил их и вернулся на свое место у порога.
В темноте ловили и седлали коней. Байрым давал распоряжения — кому скакать в Агаш, кому оставаться на охране поселка.
Выстрелы передвинулись к усадьбе Сапога.
— В погоню за ними! В погоню! — крикнул Байрым. — Они отводят след. Но им не удастся попутать нас. Знаем.
К нему подскакал Утишка, осадил разгоряченного коня.
— Что тут за стрельба?
— Бандиты напали, — ответил Сенюш.
— К Сапогу надо скакать. Скорее, вы! — торопил Утишка. — Потрясти да порасспросить — не покажутся ли концы…
Вдруг он понукнул коня и, отъехав в сторону, крикнул:
— Стой! — И послал пулю в темноту.
— Ты в кого? — догнал Утишку Миликей Никандрович.
— Мелькнул кто-то. Вроде побежал к реке.
Утишка начал перезаряжать винтовку.
«Теперь, если начнут подозревать, могут нюхать ствол сколько угодно: пахнет порохом, но выстрел сделан при всех», — думал он, довольный своей догадливостью.
Он ругал Сапога и торопил артельщиков.
Спустя минуту они мчались к усадьбе Сапога. Время от времени по команде Охлупнева останавливали коней и прислушивались. Цокота копыт о мерзлую землю нигде не было слышно. Всюду — тишина. Только в усадьбе Тыдыкова лаяли растревоженные собаки.
Отнеся сына к Муйне и возвращаясь домой, Борлай услышал лай Сарыя и прибавил шагу.
От распахнутой двери его аила метнулся человек.
— Стой! — потребовал Борлай. — Руки вверх!
Человек остановился в полосе света и поднял руки.
— Не кричи, Борлаюшко, на меня!
Токушев по голосу узнал Сапога.
— Это я, Тыдыков, прибежал к вам за помощью… Пострадал сейчас от бандитов.
Подойдя к Сапогу, Борлай быстро ощупал его. Ничего нет. Шуба даже не подпоясана.