Великое заклятие

– Чума бы его взяла, этого Зубра! – рявкнул Кебра. – Вечно от него одни хлопоты. Помнишь, как они с Орендо стащили ту свинью? – Сказав это, лучник осекся. – Извини, дружище, я ляпнул не подумав.

– Орендо виновен в насилии и убийстве, – пожал плечами Ногуста. – Его смерть печалит меня, однако она стала следствием его собственных действий.

– Странно все же. Я неплохо разбираюсь в людях и никогда бы не поверил, что Орендо на такое способен.

– Я тоже, – сказал Ногуста и переменил разговор: – Так где же нам искать Зубра?

– Он был пьян, когда колошматил вентрийцев – а после драки его всегда тянет к бабам, сам знаешь. В этой округе борделей штук двести, и я не собираюсь рыскать по ним всю ночь.

– Но в один мы все-таки могли бы зайти, – с ухмылкой заметил Ногуста.

– Зачем? Вряд ли Зубр окажется именно там.

Ногуста положил руку на плечо другу.

– Сейчас у меня на уме не Зубр, а мягкое тело и теплая постель.

– Ты как хочешь, а я возвращаюсь в казарму. У меня и там койка теплая.

– Зубр отказывается стареть, а ты – оставаться молодым, – вздохнул Ногуста. – Вы, белые, для меня просто загадка.

– Без загадок жизнь скучна.

Ногуста ушел, а Кебра, прихватив с собой вина, отправился в казарму. В комнате, где он жил вместе с Ногустой и Зубром, было холодно и пусто.

Койка Зубра стояла неприбранная, одеяла валялись на полу. Старший кул больше не заходил к ним с инспекциями, и Зубр, не опасаясь наказания, дал волю своему неряшеству.

На аккуратно застеленной кровати Ногусты лежал его мундир.

К постели Кебры никто бы не смог придраться: одеяла сложены квадратиком, подушка сверху, простыня туго натянута, углы завернуты, как по линейке. Кебра разжег огонь в очаге. Золу он выгреб еще утром и сложил с безукоризненной симметрией дрова и растопку.

Ногуста теперь, наверное, лежит с толстой, потной шлюхой – двадцатый из тех, кого она обслужила за день. Бр-р! Даже думать тошно.

Кебра прошел в баню. Котлы не топились, и вода остыла, но он все-таки помылся – старательно, щеткой и мылом. Чистых полотенец на полке не оказалось. Он сердито порылся в корзине для использованных и вытерся наименее мокрым из всех.

Подобная расхлябанность действовала ему на нервы. С одеждой в руках он вернулся к себе и сел, весь дрожа, перед огнем. Ночная рубашка, взятая им из сундучка, хрустела и пахла свежим полотном. Кебра надел ее, и ему сразу полегчало.

На сердце у него, точно камень, лежали слова Илбрена: «Тебе давно пора завести жену и растить сыновей».

Клиенты считали Палиму женщиной с золотым сердцем, и она поддерживала в них это мнение – особенно теперь, когда черты ее начали расплываться под действием лет и законов тяготения. Сердце ее и впрямь напоминало золото – холодное, твердое и хорошо запрятанное.

Лежа на кровати, она смотрела на здоровенную фигуру у окна. Зубра, щедрого гиганта, не отягощенного умственными способностями и воображением, она знала хорошо. Нужды его были просты, требования незамысловаты, сил хоть отбавляй. Вот уже год – с тех пор, как дренаи заняли город, – он хотя бы раз в неделю бывал у нее. Платил он хорошо, не лез с разговорами и обещаниями и редко оставался дольше необходимого.

Иное дело сегодня. В постели он крепко обнял ее, а потом уснул. Обычно он, уходя, оставлял ей серебряную монету, а нынче, как только пришел, дал золотой полураг. Палима попыталась возбудить его, что обыкновенно не составляло труда, но Зубр оказался не в настроении. Палима не возражала. Если мужчина платит золотом только за то, чтобы полежать с ней в обнимку, – ей же лучше. Он проспал часа два, не отпуская ее, потом встал, оделся и отошел к окну. Время шло, а он все стоял там при свете фонаря – огромный, с широченными плечами и длинными могучими руками, теребил свои белые моржовые усы и смотрел на темную площадь внизу.

– Возвращайся в постель, милок, – позвала женщина. – Дай Палиме малость поколдовать над тобой.

– Не сегодня, – ответил он.

– Что это с тобой? Расскажи Палиме.

– Как по-твоему, сколько мне лет? – спросил он вдруг, повернувшись к ней. Шестьдесят пять, никак не меньше, прикинула она, глядя на его лысину и седые усы. Мужчины что дети малые.

– Годов сорок, – сказала она вслух.

Он как будто остался доволен, и напряжение отпустило его.

– Вообще-то я старше, но совсем этого не чувствую. А меня домой отправляют. Всех, кто постарше, отправляют домой.

– А тебе домой разве не хочется?

– Я пришел к Белому Волку один из первых. Дренан тогда обложили со всех сторон, и от королевской армии, считай, ничего не осталось. Но мы побили их всех, одних за другими. Когда я был мальцом, нашей землей правили чужеземцы, а мы, простые мужики, сделали мир другим. Теперь владения нашего короля простираются... – Зубр умолк и закончил неуклюже: – На тысячи миль.

– Он самый великий король на свете, – вставила Палима, полагая, что Зубр именно это хочет услышать.

– Его отец был более великим, потому что строил из ничего. Я при нем двадцать три года прослужил, да еще двадцать при сыне. В двадцати шести сражениях побывал, вот оно как. Что ты на это скажешь?

– Много тебе пришлось повоевать, – согласилась она, не понимая, куда он клонит. – Иди ко мне, миленький.

– Много, это верно. Одиннадцать раз был ранен. А теперь я им, выходит, не нужен больше. Нас таких тысяча восемьсот. Спасибо, мол, и пропивайте. Вот вам по мешку с золотом, и ступайте домой. А где он, дом-то? – Зубр со вздохом присел на кровать, застонавшую под его тяжестью. – Не знаю, как мне и быть теперь, Палима.

– Ты сильный – можешь отправиться куда хочешь и делать, что тебе нравится.

– Но я в армии хочу остаться! Я всегда шел в передовой шеренге, и ничего другого мне не надо.

Палима села и взяла его лицо в ладони.

– То, что хотим, мы редко получаем. Почти никогда. А то, чего заслуживаем, еще реже. Нам достается то, что достается, вот и весь сказ. Вчерашний день не вернешь, Зубр, а завтра еще не настало. Все, что есть у нас, – это сейчас. А знаешь, что в жизни настоящее? – Она поднесла его руку к своей голой груди. – Вот оно, настоящее. Мы с тобой настоящие. А больше и нет ничего.

Он отвел руку и поцеловал ее в щеку, чего раньше никогда не делал. Она вообще не помнила, когда мужчина в последний раз целовал ее в щеку.

– Пойду я, – сказал он и встал.

– Зачем? Тебе после этого легче станет, Зубр, я ж тебя знаю.

– Это верно, да и ты из всех баб самая лучшая. Я в этом разбираюсь – почитай, всю жизнь деньги плачу вашей сестре. И все-таки я пойду. Меня уж небось стража ищет.

– За что?

– Я тут вспылил, ну и побил пару солдатиков.

– Только побил?