Великолепные Эмберсоны

Он чувствовал, если эти врата существуют, они, конечно, заперты на семь запоров: они столь же неприступны, как жуткие двери библиотеки внизу в день, когда начались страдания, к которым он ее приговорил.

Это всё еще была комната Изабель. Ее не тронули: даже портреты Джорджа, Майора и "брата Джорджа" по-прежнему находились на туалетном столике, а в ящике письменного стола хранилась старая фотография Юджина и Люси, стоящих вместе, которую Джордж однажды увидел, но тут же медленно задвинул ящик обратно, с глаз долой, даже не прикоснувшись к ней. Завтра всё закончится, и, как он недавно слышал, ждать осталось недолго и особняк скоро снесут. Само пространство, еще сегодня вечером являющееся комнатой Изабель, обретет новые формы в виде свежепостроенных стен, полов и потолков, но комната не погибнет, а будет вечно жить в памяти Джорджа. Она умрет только вместе с ним и всегда будет тихо нашептывать о грусти и боли.

Если призраки живут не только в памяти, но и пространстве, тогда, как только комната Изабель превратится в спаленки и кухоньки, уже существующие в проекте, это место наверняка будет заселено призраком и новые жильцы, поселившись тут, обязательно почувствуют беспричинную грусть - дух страстей, витавших здесь в последнюю ночь, проведенную Джорджем Минафером в старом доме.

Пусть в его душе пока не умерло прежнее своевольное высокомерие, в ту ночь он искупил свой самый страшный грех - возможно, настанет минута, когда какая-нибудь впечатлительная и измученная работой женщина выключит на кухоньке свет и в темноте увидит стоящего на коленях юношу, сотрясаемого рыданиями и протянутыми сквозь стену руками вцепившегося в покрывало призрачной кровати. Может, она даже услышит тихий возглас, повторяющийся вновь и вновь: "Прости меня, мама! Боже, прости меня!"

Глава 32

Надо отдать должное Джорджу по крайней мере за то, что его последняя ночь в доме, в котором он родился, была заполнена не сетованиями по поводу безрадостного будущего, а сожалением о том, что он потребовал жертв от других людей, пойдя на поводу собственной гордости и юности. Спустившись рано утром на кухню, он помог тете Фанни сварить кофе.

– Я вчера хотел тебе, тетя Фанни, кое-что сказать, - начал он, когда она наконец убедилась, что янтарная жидкость, больше похожая на чай, чем на кофе, почти готова к вливанию в человеческий организм и лучше уже не будет.
– Скажу это сейчас.

Она со стуком поставила турку обратно на плиту и, посмотрев на племянника тревожным до отчаяния взглядом, принялась теребить тонкий передник, сама не замечая того.

– Зачем... зачем...
– заикалась она, зная, о чем он собирается заговорить, и именно это служило причиной ее волнения.
– Разве... лучше... не будет лучше... вещи... перевезти в новую квартирку, Джордж. Давай...

Он спокойным голосом прервал ее, хотя от слов "новая квартирка" хотелось орать и бежать прочь:

– Я и намеревался поговорить о новом жилье. Я всё обдумал и принял решение. Я хочу, чтобы ты забрала все вещи из маминой комнаты, пользовалась ими и хранила их для меня. Уверен, эта маленькая квартира именно то, что тебе нужно, а раз уж у тебя будет свободная спальня, ты можешь найти компаньонку и поселиться с ней, деля расходы. Но для себя я всё решил по-другому, я не еду с тобой. Вряд ли ты будешь сильно возражать, не вижу для этого причин, особенно теперь. Со мной сегодня не повеселиться, да и вообще со мной не весело, не только сейчас. Даже не представляю, как ко мне можно привязаться, поэтому...

Он пораженно замолк: на кухне не осталось стульев, но Фанни, беспомощно озираясь, искала, куда бы присесть, и, не найдя, резко обмякла и опустилась на пол.

– Ты хочешь бросить меня в беде, - выдохнула она.

– Какого...
– Джордж подскочил к ней.
– Вставай, теть Фанни!

– Не могу. Ноги не слушаются. Оставь меня в покое, Джордж!
– И когда он отпустил ее запястье, которое схватил в попытке помочь, она повторила печальное пророчество, мучившее ее уже много дней: - Ты хочешь бросить меня в беде!

– Нет же, теть Фанни!
– возразил он.
– Поначалу я буду только обременять тебя. У меня жалование восемь долларов в неделю, тридцать два в месяц. Квартплата тридцать шесть долларов в месяц, к ним больше двадцати двух долларов за комплексные ужины на каждого, поэтому после оплаты моей половины в восемнадцать долларов просто за жилье, у меня почти ничего не остается даже на покупку продуктов для завтраков и обедов. Понимаешь, ты не только будешь следить за домом и готовить, но и платить станешь больше, чем смогу я.

Она вперилась в него таким пустым и отрешенным взглядом, какого он не видел никогда до этого.

– Я буду платить... буду платить...

– залепетала она.

– Конечно, будешь. Станешь тратить из своих денег больше, чем...

– Из моих денег!
– Подбородок Фанни опустился на худую грудь, и женщина грустно засмеялась.
– У меня двадцать восемь долларов. Это всё.

– То есть пока ты не получила проценты с вклада?

– Нет, вообще всё, - сказала Фанни.
– Всё значит всё. И никаких процентов не будет, потому что вклада нет.

– Но ты же говорила...

Она покачала головой:

– Ничего я тебе не говорила.

– Значит, дядя Джордж говорил. Сказал, что у тебя есть достаточный запас. Так и сказал "сможешь одолжить у нее". Сказал, ты потеряла больше, чем следует, в том деле с фарами, но он тебя вовремя предостерег, ты мудро воспользовалась его советом и оставила достаточно на жизнь.

– Точно, - чуть слышно согласилась она.
– Это я ему так сказала. Он не знал или забыл, сколько я получила после смерти Уилбура, и я... это показалось мне хорошей возможностью сколотить состояние, вложив такую малость... я подумала, что и тебе смогу помочь, Джордж, если вдруг тебе понадобится... перспективы были такие чудесные... я просто подумала, что лучше вложить всё. Я всё и вложила... каждый цент, кроме последней выплаты... и всё пропало.

– Господи!
– Джордж начал расхаживать по скрипучим доскам голого пола.
– Какого черта ты дождалась до последнего, не признаваясь?

– Я не могла себя заставить, - жалобно ответила она.
– Не могла открыться, пока Джордж Эмберсон был здесь. Он всё равно ничем бы не помог, а говорить с ним об этом мне не хотелось: он так настаивал, чтобы бы я не вкладывала больше, чем могу себе позволить потерять... поверил в мое... обещание, что я не вложу больше. Вот я и подумала, что проку? Зачем опять возвращаться к этому и выслушивать его упреки, ведь он будет не только ругать меня, но и себя тоже. Ничего в этом хорошего нет, совсем ничего.
– Она вынула кружевной платочек и расплакалась.
– Ничего в этой жизни хорошего нет. Как же я от нее устала! Я не знала, что мне делать. Просто попыталась сиднем не сидеть и стать попрактичнее, хоть как-то обустроить наше будущее. Да, я знаю, что не нужна тебе, Джордж! Ты всегда дразнил и принижал меня при малейшей возможности, с самого детства - так и норовил ударить! Потом чуточку подобрел, но всё равно я тебе не нужна, я вижу! Ты же не думаешь, что мне правда хочется на тебя вешаться, не думаешь? Не так-то и приятно жить с человеком, которому ты не нужен, но я знаю, что тебя одного на этом свете бросать нельзя, ничего хорошего из этого не получится. Твоя мама хотела бы, чтобы я за тобой присмотрела, создала хоть какое-то подобие дома... она одобрила бы то, что я пыталась сделать!
– Фанни горько рыдала, а в охрипшем от слез голосе слышалась трагическая искренность: - Я пыталась... пыталась быть практичной... делать всё в твоих интересах... как можно лучше обустроить твою жизнь... все ноги стерла в поисках квартиры... всё ходила и ходила по городу... ни квартала на трамвае не проехала... пяти центов не потратила, несмотря на усталость... Вот!
– Она задыхалась от плача.
– Вот! А ты... не нужна я... не хочешь... хочешь... хочешь бросить меня в беде! Ты...

Джордж прервал свое хождение и сказал:

– Бога ради, тетя Фанни, перестань же ты размахивать платком, ну высыхает он, а потом-то опять намокает! То есть плакать перестань! Давай! И поднимись наконец. Хватит прислоняться к титану и...

– Он не горячий, - всхлипнула Фанни.
– Холодный, водопроводчик уже отсоединил его. Хотя и жаль. Пусть бы я обожглась, Джордж.

– О господи!
– Он подошел и поднял ее.
– Ради бога, вставай! Пошли, попьем кофе в другой комнате и подумаем, как нам быть.

Он поставил Фанни на ноги, а она, чуть успокоившись, оперлась на него, и они, обнявшись, прошли в столовую, где он усадил ее на один из кухонных стульев, стоявших у грубого стола.

– Хватит, возьми себя в руки!
– сказал он и принес турку и кусочки сахара в жестянке. Обнаружив, что все кофейные чашки разбились, Джордж сходил за стаканами и налил в них слабый кофе. К этому времени Фанни успела прийти в себя: она глядела на племянника с жалкой готовностью.

– Я уже выкупила всю свою осеннюю одежду, Джордж, - сказала она, - оплатила все-все счета. Я никому не должна за нее ни цента, Джордж.