Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

Может и сейчас еще кряхтит, да чай распивает с другом, если кондратья не хватила.

Повеял ветерок, пахнуло потом – горьким, крепким, как самогон деревенского

старосты. Корво обернулся. К ним приближалось существо – полутурм-

получеловек. На две головы выше рыжебородого, под бровями в черных глазницах

вспыхивают злобные искры, под сероватой шкурой формируются каменные

пластины, кое-где уже протерли кожу. Голова переходит в плечи, огромный кривой

рот венчают толстые пунцовые губы. Монстр сжимал в руке плоский, похожий на

дубину, кусок скалы.

Бородач, не дожидаясь нападения, стремительно кинулся на врага. Переверт

оказался проворен, взмахнул глыбой, снеся воина.

Корво резко поднялся, с щеки содрана кожа, шелом слетел, со звоном

прокатившись по мостовой. Презрительно сплюнул:

– Продажные наемники. Душу отдадут за каменную шкуру.

Авенир подыскивал заклинание, руки дрожали. Когда бились со змеем,

отступать было некуда, да змей толковый оказался. А этот дурной, так пришибет,

без разбору – да и проймут ли такого огонь и молния? Пармен выхватил кинжалы, но тоже понял, что его сталь этому булыжнику не вредна, угрюмо вложил в ножны.

Мужичина подбежал, увернувшись от глыбы, дал плечом под дых. Великан

покачнулся, руки выронили оружие, тут же сцепились в замок. Хрустнули кости, Корво ощутил слабость, в глазах темнело, во рту появился соленый привкус. Вдруг

резко дернуло, брызнули слезы – грохнулся на камни подбитым боком. Сверху

навалился глухо рычащий переверт. Дыхание остановилось, каменную морду

противника окутал туман.

Щеки горели, голова налилась свинцом. Тело ломит, словно кубарем катился с

горы, а потом еще и горой сверху… Охнул – зубы разжали, влили что-то горькое.

Взор просветлел, Корво увидел друзей. Они находились в ангаре, прохлада приятно

остужала тело. Торс плотно перевязан тряпками, на плече какая-то пахучая

зеленоватая масса, клейкая – похожа толи на болотную жижу, то ли на сопли.

Опасливо огляделся – кольчуга с фальчионом, кушаком и одежей сложены

неподалеку, волхв рассматривает исписанные стены. Пармен пихает баклажку с

гадостным пойлом.

– Коровыч, ну надо. Пей, поправляйся.

С усилием сел, сделал глоток. К горлу подступило, заставил проглотить. Еле

сдержался, чтобы не скривиться – мужчине не подобает быть брезгливым. Тупым, смешным, суровым – да, но не брезгливым. Чернявец смотрел заботливо, боялся

потерять соратника.

– Ничо ты этого…

– Переверта? Ничего не помню.

– Ну этого… Да… Мы ему ноги бечевой… и свалили. И то, подвезло. А ты

голыми руками. Оказалось – есть шея.

Корво приподнялся, шатаясь, на четвереньках пополз к облачению. Пробурчал

– Пармену показалось, что с гордостью:

– Эти переверты… Поганый род. Не хотят быть людьми, все норовят в кого-

нить перекинуться. Особенно турмы-переверты. Песок жрут, пьют кровь с

жертвенника.

– А от нас чего надо было?

Авенир устало протянул:

– Чем больше убьет, тем чернее душа. Тем быстрее обернется.

Бородач кивнул:

– Ага. Только дуреют, изверги. От турма им пользы нет (да и не одолеть), вот

на людей и кидаются, бывает, друг друга заламывают. Из десятка желающих один

остается, другие каменеют. Турмы хоть и твари, но мирные – если к ним в город и

душу не лезть, даже торгуют с людьми, разговаривают. А этих никто не любит. Да

и кто перебежчиков уважать станет?

Волхв открыл котомку, достал книгу:

– В ангаре силы быстрее восстанавливаются. До вечера прождем, потом к

Нюкру.

– Добро. До Луны бы успеть. Сегодня ритуальная ночь пуще прежней –

полнолуние все-таки, ведьмины пляски.

Нюкр уже покрылся серой пеленой, глаза расширились. Увидев гостей,

бесстрастно произнес:

– Горница готова, отдыхайте. Я как раз ухожу.

Авенир огляделся:

– Хмуро тут. Горе какое, хозяин?

– Ритуальник идет – турмы в это время только ночь привечают, днем худо нам.

До темени бережемся в подвалах.

Троица прошла в просторную комнату. Палати устланы, чисто, прибрано –

хороший хозяин, этот Нюкр, заботливый. Корво сбросил сапоги, рывком снял

перетягивавшие тело бинты, стянул кольчугу. Торс изрисован полосками ссадин, левый бок от подмышки до пояса в желто-зеленых шишках. Потрогал ушиб, поморщился:

– Пару ребер всего. К завтрему уже почернеет, через неделю сойдет целиком.

Так, щекотнул малость, этот еще маленький попался.

Авенир усмехнулся:

– Ну да. Так испужался дядьку Коровыча, что пополам его сломал. Как кровью

плевался, уж и не помнишь?

Бородач насупился, хрюкнул в грудь:

– Старею, вестимо. Уж и память худа стала.

Пармен елозил на кровати. Лег. Повернулся на бок, на правый. Потом на

левый. Естество клокотало, бурлило, внутри распирала ярость, из сердца рвался

наружу нечеловеческий рык. Открыл глаза, взглядом щупал в сереющей горнице

потолок. Маленький муравей деловито пробежал по камням, исчез в трещине.

Цыган присел, направился к двери. Та открылась, не скрипя, шарниры лоснились

от жира, что расплылся по косяку, образовав на полу чернеющую лужицу.

Почувствовал, как ногу что-то держит, в темноте зацепил перевязь.

Постарался поднять и чуть не взвыл от резкой боли.

– Куда?

Корво зажал лодыжку. Держал двумя пальцами. Пармен махнул рукой.

Бородач ухмыльнулся, чуть сдавил. Цыган жалобно испустил воздух, на шее

вздулись вены – так вопить охота, а надо быть мужчиной. Процедил:

– Не спится. От твоего храпа на три версты все издохли. Да после ужина живот