Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

Пацан испуганно глянул на Авенира, махнул рукой вглубь рынка.

– Тама вот площадь. Круглая такая. Еще музыку услышите, праздник Ваала

намечается. Как небо зардеет, жертву приносить будут. Пока делать тама неча.

Корво достал медный кругляш, всунул карапузу в ладонь. Наклонился,

прошептал на ухо:

– А упыряку где обменять можно? На деньги, или полезное? Красивая, но

злобная… тварь. Шипеть умеет.

– А там же. Подле жертвенника алхимикова лавка. Дядька мой ею ведает. Всех

купит. Чем злобнее, тем дороже.

По извилистой мостовой дошли до площади. Пятерка рабов – потные, в одних

набедренных повязках, на лбу каждого расползлось бурое клеймо-пятисвечник, -

сооружали подле ветвистого кряжистого деревца каменный жертвенник. Темные

сухие тела, прокаленные палящим зноем, сами крепкие – каждая жила словно

выточена из камня, глаза нездорово блестят. Бедолаги водружали массивные

неотесанные валуны друг на друга. Один камень сорвался с верха, придавив раба.

Раздался вскрик, хрустнули кости, брызнула темно-вишневая жидкость. Из под

гранитной глыбы торчала вспоротая рука. Пармен отвернулся – не смог смотреть

на выпавшие сизые кишки и студенистый мозг. Рабы, вздохнув – теперь работы

больше, подняли камень обратно, выпнули останки дворовым псам и, без всяких

эмоций, продолжили свое занятие.

– Это непосвятившиеся, – с придыханием шепнул волхв. – Прошли обряд, но

не смогли перекинуться в каменюков. Их души забрало древо Ваала, и теперь они

служат жрецу. На праздник служат идолу, остальное время живут, как обычные

люди. Если выживут.

Пармен сжал кулаки, на глазах выступили слезы:

– А если семья? Как так можно? Ладно, с врагами, но с собственными людьми?

Корво пожал плечами, бесстрастно глядел на работающих:

– В каждом племени свой покон. Нарушил покон, стал покойн. Покойником, то

бишь.

Из цветастой лавчонки, что в десяти шагах от дерева, выбежал пузатый

приземистый мужичок. Через серую кожу пробивалась красные веточки

капилляров, под густыми бровями недовольно зыркали мелкие черные глазки, на

сомнительной чистоты халате умещались с два десятка надутых карманов. Он

сердито шмыгнул большим, похожим на картошку, носом, недовольно заверещал:

– Совсем очумели, турмаглыдьи? В другую сторону кишки свои бросайте!

Чтоб вас ночью марглы сожрали! И так покупателей нет, еще и грязь развели.

Рабы не обращали на махавшего ручонками толстяка никакого внимания. Тот

еще попричитал, широкой деревянной лопатой отогнал псов, откинул кровавую

кашу на другую сторону площади. Корво окликнул недовольного:

– Купче? Не подскажешь, где тут пристань алхимика? Привезли ему знатную

поживу.

– Вот он я и есть. Ступайте за мной, гои, чай сгодится ваш товар. Я – Нюкр, местный акудник.

В лавке, несмотря на жару пустыни, было сыро, дышать стало тяжело. Тускло

горел жирник, чадя густым дымом и разнося вонь, словно протухло не только яйцо, но и курица, и весь курятник. Мужичок указал на широкий, из остроганных

сосновых досок, стол, убрал утварь, кивнул:

– Вываливайте.

Корво затащил тюк. Пармен по сигналу бородача прикрыл вход, тот развязал

узел, стянул плащ. Под ним лежала повязанная семью ремнями тощая дева. Черные

всклокоченные волосы, бледное узкое лицо с большими лиловыми глазами и

пухлыми губами. Тонкая шея, маленькая острая грудь, живот словно примерз к

позвонкам. На руках и ногах вытянутые, в двое длиннее человеческих, пальцы с

острыми, загнутыми, как у стервятника, когтями. Вурдалачка тихо шипела, исподлобья оглядывая пленителей, оголяла тонкие острые зубы и раздвоенный, а

то и растроенный – Пармен не мог разглядеть в сумраке – язык.

Толстяк охнул, выудил из кармашка короткий с широким лезвием нож.

Подумал, убежал в комнатку, вернулся с десятком толстых, прошитых медью и

серебром ремней. Аккуратно, но плотно связал мертвячку – там, где серебро

соприкасалось с оскверненной плотью, вскипела бледная кожа. С усилием надавил.

Мизинец стукнулся об пол, хаотично задергался, норовя вонзить коготь в живое

тело. Нюкр метко подцепил палец клещами, внимательно рассмотрел. Расплылся в

довольной улыбке:

– Крови нет, точно мертвячка. Думаю, это бириква, другая порода даже под

плащом от нашего солнца сгорит. Ее надо в серебряные оковы, чесночные рядки да

сосновыми кандалами с ладанкой. Иначе не удержишь. Как от вас не сбежала?

Авенир ухмыльнулся:

– Наш гигант чесноку как нажрется, так за три версты упыри в гробах воют.

Девка от него всю дорогу в беспамятстве провела – верное дело, влюбилась.

Алхимик потер лоб:

– Гостями будьте, гои. Чайку травяного, да местных блюд отведайте. Заодно и

цену оговорим. Праздник Ваала три дня идет, схоронитесь в южной горнице. От

лавчонки до дому моего недалеко, пару верст по подземному ходу.

Глава 24. В гостях у турма

В небо взвилась мертвенно бледная луна. Дерево даже издалека выглядит

зловеще – всё обвязано оберегами, цветными лентами, у подножья громоздятся

приношения местных – сырая бычья печень для здоровья скота, пропитанный

кровью хлеб для урожая, золото для удачной торговли. Под черным небосводом, в

тусклом сиянии звезд и кривых уродливых тенях, отбрасываемых факелами, жертвенник похож на таинственный зиккурат – алтарь поклонников древних

Мардука и Сина и Ниргала.

На площади собралось множество народу, ночью турмы принимали истинное

обличье, ударялись оземь и поднимались уродливыми каменными изваяниями.

Пармен шарахнулся от одного, похожего на медведя – только без шеи, да вместо

шерсти тоненькие каменные пластины. Под бровями сверкнули гранитные, без