Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

грязь разъедает.

Волхв не удержался, лизнул ладонь. Во рту защипало, едкие огоньки обожгли

глотку, нос засвербило, прошибло слезы.

«Надо бы с собой прихватить. С ней даже мантикорятина за говядину сойдет».

После соли Буденгай заставил каждого окатиться студеной водой и уложил

всех по лавкам. Вода из подземного источника обожгла, на миг стало легче, но жар

нахлынул снова, и сердце задолбило по-прежнему – громко, часто, гулко. Веник

хлестал гостей без жалости, оставляя на спине, ногах, шее красные полосы. Старая

кожа слезала уродливыми серыми лоскутьями, под нею проглядывала новая –

пышущая огнем, крепкая и толстая. Соль, окатывание и веник сменялись еще пяток

раз, после чего седой хозяин с прытью горного тура погнал путников наверх в

опочивальню. В светлой комнате стояли восемь топчанов – простых широких

скамеек, на каждой из которых накрыт плед и удобная взбитая подушка. Герои, едва успев возлечь, погрузились в крепкий богатырский сон.

Разбудил мужчин аромат яств. Четверка вышла во двор. На столе пыхали

жаром свиные биточки, на овальных тарелках лежала соленая рыба, отварная

картошка, покрытый инеем холодец переливался на утреннем солнце.

– Жалуйте к трапезе, мужи. Продрыхли почти сутки.

Буденгай ждал, пока ложки не начали подниматься медленнее, внимательно

рассматривал мужчин. Когда герои наелись, раздвинул в улыбке маслянистые губы:

– С какого перепою решились идти на проклятого короля?

Марх опустил ложку с похлебкой:

– Чего ты решил, что мы в капище подались?

Мужик хохотнул:

– А что, заблудились? Или на природу вышли свежей золой подышать? –

помолчал, уже серьезно добавил, – Не вы первые. Каждые пятнадцать-тридцать

дней кто-нибудь да проходит. Одних привечаю, других прогоняю. Но пока еще

никто не воротился.

Авенир хмыкнул. Пармен толкнул волхва в бок:

– Ты чего?

– Представил, сколько мальчонка из таверны получает, ежели с каждой

компании по монете. Это же озолотиться можно.

Нир перевел внимание на Буденгая:

– Говоришь, сложим там головы?

Здоровяк отер платком губы, натужно вздохнул:

– Я ничего не рек о смерти. Худая с косой – да разве ее кто-то боиться? Она

лишь поводырь в неземное царство – достойным указывает путь в Пиреи, нечестивцев бросает к Азмодаю на пир. Проклятым стать намного хуже. Жизнь не

заканчивается в положенный срок и душа стенает, не получив должного воздаяния.

Пармен вздрогнул, вспомнив о семье Фемиста. Каждое полнолуние к ним

возвращается плоть, уже сгнившая за долгие годы. А тлеть еще до конца мира!

Марх обгладывал жареного цыпленка – с усилием проглотил большой кусок, ободрав горло, кашлянул:

– До Белого суда, чай, немного осталось. Дотерпим, коли проклятый в рабство

возьмет. Авось, еще и его погоняем. Мы молодые, надобно кровь горячить.

Мужик улыбнулся:

– Пусть Фортуний вам споспешествует. Если не побоится в такое болото идти.

Был бы помоложе, ринулся с вами. А так, отвоевал я свое, состарился, костью

измельчал.

Измельчал уж, подумал Авенир. Да в тебе сил, как в муравите, только щетинок

маловато. Волхв опрокинул пиалу с чаем:

– Состарился, а детишек не наплодил. Заслужился королю?

Буденгай посерел, взгляд заблуждал где-то вдалеке. Тихо молвил:

– Есть у меня дочь. Статная, красивая. Вот только умом не вышла, странная

очень. Говорят, что духа лесного прогневила, вот он разум и забрал. Живет где-то

неподалеку, раз в год навещает, только тяжко мне с нею. Был сынишка еще

приемный…

Гигант сглотнул, залпом осушил кубок с медовухой:

– Убёг из дому в отрочестве. Крепкий был, веселый. Да вот беда – руки как

стальные. Не здесь это было, далеко в деревеньке Саузри. Шел день посвящения.

Дети прыгали через костер, становились взрослыми, выбирали жен. А он девицу

так схватил, что сломал ей рученьки. И убежал. Я думал, что попал он к жрицам

богини Мокошь. Они тогда детей десятками крали. Снарядил отборных воинов и

следопытов. Набрели на их лагерь. Я по случайности опоздал, конь подо мной пал, заставил себя не ждать. Догнал своих к утру. Но демоны настигли жриц раньше

нас, а потом бросились на отряд. Выжило лишь несколько человек, и то остались

калеками и безумными.

Марх сожалеюще кивнул:

– Добил? Это по-чести.

– С тех пор прошло много лет. После смерти жены – рано она ушла – скитался, потом служил королю, но подал на покой, заметив, что тот перегибает с магией. В

то время Зуритай уже брал девиц для жертв. Мы думали, что для утех – это дело

дозволенное, но когда услыхали вопли убиенных, да ночами призраков стали

зреть… Многие ратники ушли, некоторые, особо дурные, остались. А я вот, живу

мирно, хозяйничаю. Хватит мне боевых будней.

Тарсянин уперся взглядом в скатерть:

– Да, ты прав. Это нам, молодым, все по кочкам скакать, да злодеев бивать.

Авенир подавил смешок. Марху уже под сорок, в это время удачливые

воеводы в дворцах за скамьями сидят, да усы в меду мочат, а он еще молодым себя

зрит. Тот продолжал:

– Мудрость, она же с годами приходит. Мы-то безмозглые! Куда прем? В

гиблое место с проклятыми ругаться. Мстить за тех, которые погибли в бою с

демонами! Честь отстаивать, эка бравость.

Буденгай побледнел, губы поджал, волхв заметил, как у здоровяка руки мелко

дрожат. Вмешался:

– Марх, да чего ты? Басни слагаешь. Честь воинскую никто ныне не бдит, лишь о наживе все думают. Были когда-то люди, которые в эти сказы верили. А что

такое честь? Жив не будешь, серебра в кармане не прибавиться. Прав Буденгай.

Человек должен себе место огородить, о своем животе беспокоиться. А иные пусть