Венчание со страхом

Никита, белый как полотно, остановившимся взглядом смотрел сквозь прутья клетки, где Хамфри, тот самый великан Хамфри сидел на бетонном полу и долбил камнем по струганому деревянному диску. И камень, зажатый в его мускулистой лапе, был как две капли воды похож на те, что некогда изымались с мест убийств в Брянцеве и Новоспасском!

— Нет, все нормально… Что это? — прошептал Никита. — Что он делает? Что это за камень?

Званцев испуганно заглядывал ему в лицо.

— Спазм, сейчас пройдет… А это… это специальное рубило, так называемый мустьерский камень. Мы используем его в этой серии опытов. Вам лучше?

Никита кивнул, стиснув зубы.

— Хамфри дают дубовый диск, неподатливый для его рук и зубов. Для предполагаемой обработки предлагается и камень. Мы показываем ему, как им надо оперировать. Камень в форме шельского рубила специально изготовляется в лаборатории нашего института — это обычные экспериментальные образцы.

— И что получается? Что делает… обезьяна?

— Да ничего, как видите. По диску долбит хаотично и беспорядочно, ни одного целенаправленного движения не зафиксировано, а мы уж, слава богу, полгода так экспериментируем.

— С апреля? С апреля, да?!

— Да, с апреля. А что с вами, Никита Михайлович? Давайте я вам валокординчику у себя накапаю, а?

— К черту! Простите. Этот камень… рубило… где вы его берете?

Званцев улыбнулся, но в глазах его светилась тревога.

— В нашем институте есть лаборатория, специализирующаяся по первобытной технике. Пухов Борис Ильич, наш главный консультант, великий знаток орудий, используемых ископаемыми предками человека. Нет, вы как хотите, а валокордин я вам сейчас принесу! — Званцев махнул рукой и умчался к себе в избушку.

Колосов и обезьяна остались наедине, разгороженные стальными прутьями. Хамфри отшвырнул камень. Он не спускал с человека глаз, и во взгляде его начальнику отдела убийств почудилась насмешка.

Глава 29 ГОДОВЩИНА

Единственное, что оставалось Кате после всех ее трудов, — это ожидание. Терпеливое ожидание у моря погоды. Дни летели за днями. Было, как всегда, много работы: в области шла операция «Контингент» — искали находящихся в бегах и федеральном розыске убийц, насильников, грабителей и воров. Каждое удачное задержание контингента становилось информацией для печати.

Однажды вечером домой к Кате, заехал Мещерский. Пока она крутилась на кухне, готовя ужин, Кравченко вслух читал приятелю ее статью в «Вестнике Подмосковья» о торговцах героином. Окончив, он весьма невежливо зевнул:

— Я вас прочел и огорчился. Зачем я грамоте учился? Охо-хо, как же мне все это обрыдло: эта наркота, эта грязь, бомжи, мафия наша полуграмотная. Когда ж этому конец-то будет? '

— Мы не в Европе, Вадя, — заметил Мещерский, отобрал газету, бережно сложил ее и спрятал в карман. — Азия есть Азия.

— Сидит этакая харя на нарах, кочевряжится, изображая «крестного папаню» — Креста там, Пуделя или Кирпича очередного. А ей так и хочется сказать: харя ты харя, куда ты, харя, лезешь? Посмотри на себя, морда коса, тебе б на вечные времена в магаданском пересыльном в дырочку свиристеть, а ты… Эх, да что там! — Кравченко махнул рукой. — Mort du vinaigre! [2] Чтоб вас! И ты, Катька, тратишь свои лучшие годы на описание всей этой сволочи рваной.

— Борьбы с ней, — вставила Катя.

2

Ругательство. Дословно: смерть от укуса (фр.).

— Все едино. Скучно мне, дорогие мои, ох, как мне скучно все это читать, все это смотреть. Хоть бы случилось что-нибудь этакое.

— Вот случилось, а ты им не желаешь заниматься, — улыбнулся Мещерский.

Кравченко скривился и полез в холодильник за пивом.

— В музее на этой неделе ничего особенного не произошло, — рассказывал князь за ужином. — Тишь да гладь. Балашова в Академию на заседание ездила, Ольгин как отбыл на базу, так и носа не кажет. А вчера Балашова пригласила меня на годовщину смерти мужа — три года у нее в пятницу исполняется. И не только меня…

— А кого еще? — Катя любопытно округлила глаза.

— Тебя. Она считает, что ты… хм, моя девушка.

Кравченко ухмыльнулся и чокнулся с Мещерским пивной жестянкой.

— Ты пойдешь? Катя задумалась.

— Мы с тобой не знаем там никого толком, но, с другой стороны… Там наверняка появится кто-нибудь из институтских. Можно понаблюдать их в домашней обстановке. А куда идти-то?

— Сначала на Новодевичье, в три все собираются там, пропуска заказаны, а потом к Балашовой домой. Павлов с дачи заявится. Вчера со станции мне звонил, справлялся, пойдем ли мы.

— А, — Катя решилась. — Аида. Я, конечно, не любитель по кладбищам путешествовать, но раз надо…

— Ты с Колосовым говорила, нет? — поинтересовался Сергей.

— Я его поймать никак не могу целую неделю, он постоянно в районе. В Спасском скорее всего. И что там, интересно, происходит?

— А про байкеров своих Сергееву доложила? — встрял Кравченко.

— Яволь, герр начальник. Удивительно, но из всего моего рассказа его всерьез зацепила только одна деталь. «Откуда у Жукова такой дорогой мотоцикл? На какие это шиши?» — это его дословная лексика.

— Сашка профи, сыщик до мозга костей. Зрит в самый корень, — усмехнулся Кравченко. — А еще чего он сказал тебе?

— Свое коронное: разберемся.

— Значит, в пятницу я заеду за тобой, — подытожил Мещерский. — Отпроситься сможешь?

— Смогу, смогу. Ну, налетай — жаркое стынет.

На работе Катя снова решилась дозвониться до Колосова и опять потерпела неудачу: там никто не отвечал. Она разозлилась: ах так! Скрываться, да? Ну и я тебе ничего не скажу, даже если что и узнаю сегодня!

* * *

Почтить светлую память скрипача и дирижера Олейникова на Новодевичьем кладбище собралось не так уж много народу. Балашова встретила Катю и Мещерского очень приветливо, представила друзьям. Катя сразу же выделила из всех собравшихся Ольгина. Несмотря на жару, он был в строгом темном костюме, при галстуке. Немного бледный и очень импозантный, на ее взгляд.

Балашову окружали подруги — холеные пожилые дамы. Лицо одной показалось Кате очень знакомым. Она шепотом справилась у Мещерского: «Так это ж Гориславская — любимая балерина Сталина, соперница Улановой». Катя украдкой разглядывала великую балерину, какой она стала после стольких прошедших после славы лет, и думала: «Однако, ну и круг общения у этой Балашовой! Сливки».