Венецианская блудница

Она мимолетно вспомнила загадочную, натянутую атмосферу «Ridotto», или казино Моро, или любого другого злачного места в Венеции: приклеенные улыбки, одинаковые белые маски-баутты, ледяные взоры, коварство под маской лести… Здесь же на нее смотрели с любовью, желали счастья от души. Искренность чувств – вот что сделалось для нее ошеломляющим открытием!

Казалось, ее тайный брак с князем Андреем был именно тем событием, коего давно и с нетерпением ожидали все присутствующие, а потому даже те многочисленные юноши, коих сердца, по словам графа Лямина, были этим браком разбиты, горячо желали ей счастья и клялись, что непременно покончили бы с собой или пристрелили счастливого соперника, когда б им не оказался такой достойный и прекрасный человек, как князь Извольский. И вдруг странное, внезапное чувство легонько куснуло Лючию в самое сердце. Это была досада… зависть к сестре, которую она смахнула с шахматной доски своей жизни, будто незначительную пешку, а она, оказывается, была здесь королевой… И права Ульяна: Извольский все равно женился бы на Александре! Даже и без большой любви, но нашел бы с нею чаемое всеми счастье, жил бы спокойно, ровно, без неприятных, потрясающих сюрпризов, вроде тех, которые ему постоянно преподносит Александра-двойник, поддельная Александра, Александра-кукла… Лючия!

Блаженного возбуждения как ни бывало. Вышколенная Фессалоне, она продолжала смеяться и болтать, однако сердце падало при виде того, как приближался ее муж. Лючии стало трудно дышать… но не от страха. Он принадлежал другой, он думал, что женился на другой, Лючия для него – только призрак настоящей Александры…

Она едва не всхлипнула, так он был красив! Синий шелковый камзол был в точности такого оттенка, как его необыкновенные, холодноватые глаза. Эти черты, эти губы… у Лючии руки озябли, и она стиснула их нервным жестом. Рокот толпы вдруг отхлынул, словно штиль внезапно воцарился на море. Ничего не существовало – только этот человек, который медленно приближался к ней.

Что это? Было с ней такое когда-нибудь? Какое название дать этому томительному, всепоглощающему чувству? Долго-долго смотришь – и не рассуждаешь, не понимаешь ничего, чувствуешь только, что какие-то блаженные волны затопляют душу, что жизнь кажется бесконечно-прекрасной, – и все это при взгляде на человека, который идет к ней… на своего мужа!

Лючия вонзила ногти в ладони, пытаясь прийти в себя. Он ее муж! Он принадлежит ей отныне и вовеки, аминь, меж ними в том дана нерушимая клятва, к счастью нет никаких препятствий, кроме одного… ну уж надо постараться смести и это последнее!

Ничто так не взбадривало Лючию, как предощущение опасности, а поэтому она встрепенулась – и встретила князя блеском глаз, и светом улыбки, и не замедлилась с ответом, когда он воскликнул, старательно маскируя тревогой раздражение от того, что умысел его провалился:

– Вы все же явились здесь! Боже, как это неосторожно! Едва не погибнув…

– Погибают люди только от трусости, – усмехнулась Лючия. – А мне бояться нечего!

И, как в Фотиньином трактире, она залилась смехом – тем чарующим смехом, который способен был заставить встрепенуться самое холодное сердце! Но этот смех был передовым отрядом ее обороны, ибо если там, в трактире, к Лючии приближалась Судьба в виде князя, то сейчас она приняла уродливое обличье Евстигнея Шишмарева.

Ну, наконец-то пришел черед сделать то, ради чего Лючия вернулась.

16 Аллеманд Людовика XIV [39]

Стюха был, несомненно, доволен появлением княгини Извольской, да что – он был неприкрыто счастлив: наконец-то прибыла его сообщница и задуманная месть свершится! Шишмарева даже передергивало от нетерпения, и Лючия вообразила, что он прямо тут же обрушится на князя со своими разоблачениями, однако граф Лямин, человек опытный, вероятно, что-то почуял своим светским нюхом – и дал знак на галерею свесившемуся оттуда дирижеру, который высматривал каждое движение своего господина.

39

Название танца (франц .)

Грянула музыка. На сей раз, однако, это не был слаженный, торжественный хор рогов – по залу раскатились, звеня и словно бы подпрыгивая, звуки аллеманда, и всем, кто их слышал, захотелось немедленно слиться с этой музыкой.

И тут первый раз мелькнуло у Лючии подозрение, что граф Лямин был наслышан об интриге и сейчас предпринял все, что в его силах, дабы избежать скандала. Нет, конечно же, он не был посвящен в подробности позорной авантюры, однако оказался слишком искушен, чтобы не заметить напряженности в позе дамы, отвращения на лице князя, мстительных искр во взгляде Шишмарева… а потому немедленно перестроил ситуацию, бросив всех троих – и себя в придачу! – в круговорот аllemande a la Louis XIV. От традиционного аллеманда, пришедшего во Францию через Эльзас из Германии и характерного приличной вежливостью (обычно звучала музыка Баха и Генделя), французский аллеманд отличался большей скоростью в смене па, большим разнообразием грациозных и красивых жестов, а главное, тем, что его танцевали втроем: одна дама и два кавалера. Рассказывали, что при дворе страстного Короля-Солнце один кавалер (король) танцевал с двумя дамами, но возможно, это были всего лишь разговоры. А здесь, на балу, чреватая опасностью картинка теперь выглядела так: к молодой княгине Извольской спешат три кавалера наперебой. Хоть они с князем Андреем и были молодоженами, однако дурным тоном почиталось в обществе танцевать с супругом вместе, а поэтому Лючия подала руки графу Лямину и Шишмареву и вошла с ними в ровную линию танцующих.

Фигура графа была первая, и пока они с Лючией сходились и расходились под прелестную музыку Люл-ли, он, верно, заметил, как взволнованно оглядывается она на мужа, который танцевал с весьма красивой, хоть и чрезмерно дородной, на взгляд Лючии, брюнеткою, и сказал с отеческой ласковой улыбкою:

– Не тревожьтесь, дитя мое. Ваш супруг подчинен приличиям, а дай ему волю, он вручил бы только вам заветное яблоко с надписью – «Прекраснейшей».

– Вы так думаете? – благодарно улыбнулась Лючия.

– А вы – нет? – изумился граф, и Лючия прикусила язык: да разве может новобрачная высказывать сомнения в своем супруге, особенно если их женитьба была столь блистательно-романтической, как у Извольского с княжной Александрой? Вот именно – с Александрой! Не забывай, кто ты теперь!

Она очень просто вернула мысли графа в нужное направление, улыбнувшись ему одной из тех многообещающих улыбок, которые итальянки раздают без стеснения, считая их чем-то вроде корсета и тесной обуви, то есть обязательными для приличной женщины. Граф Лямин даже засмеялся от удовольствия:

– Ах, как изменил вас брак, милая моя Сашенька! Вы были прелестным, маленьким, нераспустившимся шиповничком – теперь вы обратились в дивную розу, спрыснутую утренней росою. Право, если бы я не знал вас с самого детства, то теперь поручился бы, что вижу совсем иное существо, волшебным образом принявшее знакомый мне облик.

Ого!.. Лючия едва не наступила на ногу своему кавалеру, а Шишмарев, совершавший свои па в двух шагах от пары танцующих, заметно насторожился. По счастью, опасная тема была для графа Лямина не более чем светской приличной воркотней, и он с легкостью сменил ее на другую.

– Кстати о награде Прекраснейшей, о соревнованиях красавиц, – опять засмеялся он, как бы вспомнив что-то весьма веселое. – Еще в молодые годы нашей государыни Елизаветы, когда на престоле была Анна Иоанновна, в Санкт-Петербург прибыло китайское посольство. И Анна Иоанновна, которая была некрасива, но весьма самоуверенна, спросила китайца, кою из присутствующих дам он считает наиболее красивой. Китаец изысканно ответствовал, что в звездную ночь трудно сказать, которая самая блестящая из звезд. Но императрица настаивала: верно, она желала услышать себе комплименты, до коих была весьма охоча и вечно на них напрашивалась. Тогда китаец поклонился Елизавете Петровне и признался, что среди множества дам-красавиц считает самой красивой ее и что если бы у нее не были такие большие глаза, то всякий при виде ее умер бы от восторга! Воображаю, что он сказал бы относительно величины ваших глаз! – трясясь от смеха, едва смог выговорить граф.

Лючия тоже рассмеялась и со смехом перешла в пару к Шишмареву, присела перед ним в реверансе, ну а Лямин принялся кружить поодаль в одиночестве.

– Cчастлив видеть вас такой веселой, – пробурчал Шишмарев, почти не разжимая губ, и выражение его глаз отчаянно противоречило этим словам: он был явно раздражен.

– Мне не с чего грустить! – жизнерадостно ответила Лючия, медленно кружась и плавно покачивая головой то вправо, то влево. – Мой брак оказался очень счастливым… за что я должна благодарить вас, сударь.