Венера. Переплетая обрывки жизни

Сегодня последний день сентября. Осень. Листья лениво опадают, оставляя деревьям лишь право помнить, как прекрасно было лето, как нежна была весна. Сегодня последний день сентября. Моя свадьба. Событие, которое перечеркнуло всё, что со мной до этого происходило. Теперь и мне остается лишь право вспоминать о том, какие прекрасные моменты я пережила до встречи с этим мужчиной.

Обстоятельства просто вынудили меня согласиться на этот брак… Я и не думала, что жизнь способна бить лежачего человека. Как оказалось, вполне себе способна.

В тот самый момент, когда месяц назад передо мной вдруг возник дядя Дживан, я поняла, что ничего хорошего его появление не сулит.

«— Я не могу позволить тебе уехать после случившегося… Венера, тебе придется остаться…».

С этих слов началась — а уж если быть точнее, то — продолжилась черная полоса моей жизни.

Я сжала зубы, чтобы сдержать крик. Я хотела использовать всю мощь своего голоса, чтобы донести до этой семьи — оставьте меня в покое! Заорать, выпустив весь воздух из легких, заорать так громко, чтобы слышал и Феликс… Но я лишь сжала зубы, сверля мужчину гневным взглядом.

— Пройдем в мою машину, не будем же мы здесь все обсуждать. Я тебе объясню, что произошло… — мягко, но настойчиво проговорил он.

— Я не могу никуда пойти. Я жду такси, у меня вылет.

Насколько это возможно, я пыталась быть вежливой, но получилось так, что я буквально прорычала слова через всё ещё сжатые зубы, будто это осознанный барьер, противостоящий всему плохому, что мне хотелось ему высказать…

— Венера, я прошу тебя как отец.

— Вы не мой отец. — Отрезала я, не сдвинувшись с места.

— Но зато ты мне как дочь, — уверял дядя Дживан, и я прекрасно знала, что это правда, он всегда относился ко мне с теплотой.

— Нет, извините, но придется говорить здесь. Никто нам не помешает в такой час.

Мужчина покачал головой, окинув меня недовольным взглядом, но больше не стал настаивать.

— Вас вчера видели. Об этом сейчас говорит и будет говорить весь народ со свадьбы. И твои дядя с братом тоже в курсе…. — он сделал паузу, чтобы дать мне переварить сказанное. — Ты понимаешь?

— Это вполне естественно — что нас видели, что о нас говорят. Но мне больше нет до этого дела. Я улетаю на большой срок.

Тяжело и протяжно вздохнув, он большим и средним пальцами правой руки потер глаза, затем плавно опустил к седым вискам и несколько секунд массировал их. И снова шумно выпустил воздух, с какой — то тоской оглядываясь вокруг.

— Мне жаль, что приходится так поступать, я бы не хотел причинять тебе ещё большую боль, чем мой сын… Но… Венера, я не могу допустить, чтобы пострадала и твоя, и его репутация. Всю ночь размышлял над тем, как можно заткнуть рот сплетникам. Я уже слышал две версии: одна — изнасилование, другая — соблазнение ради денег. Ты же знаешь, где работает Феликс, это может навредить ему, особенно с учетом того, что у него достаточно врагов.

К нам медленно подъехала машина с шашкой на крыше. Я облегченно вздохнула, спеша поставить точку в этом разговоре, смысл которого так и не поняла:

— Вы меня простите, в одном Вы правы — мне достаточно той боли, которую причинил Феликс. Сплетни меня не волнуют, даже если они и коснулись ушей моей семьи. Я просто хочу уехать и забыть это всё. Прощайте.

Я уже сделала несколько шагов, чтобы обогнуть его в направлении к такси, когда услышала следующее:

— Но это дойдет и до твоей матери, брата и…отца. Венера, ты до сих пор не поняла, как жестоки эти люди?

Я тупо уставилась на водителя, ожидавшего меня. Мерзкие щупальца сомнений коснулись нутра, и я вдруг поняла, что мне действительно не дадут уехать. Эта мечта быть свободной и жить в спокойствии, что не покидала мои мысли последние месяцы, так и останется мечтой.

Я вся поникла, сгорбившись, как старушка и обернулась к Дживану Саркисовичу.

— Что вы хотите от меня?

— У нас есть только один выход, чтобы все исправить.

Говорил он очень осторожно, но эти паузы действовали на меня как похоронный марш, потому что я знала, любой выход из сложившейся ситуации мне не понравится. И приготовилась…

— Вас надо поженить поскорее.

Да, я приготовилась, но не к такому. Подготовиться услышать такого рода изощренный бред мне не помогли бы не то, что несколько секунд, а дни, месяцы и годы.

«Вы в своем уме?» — хотелось спросить.

Я с вытянутым лицом всматривалась в испещренные морщинами красивые черты лица, прикидывая в уме, кто из них более неадекватен — сын или все же отец?

— Я не хочу, чтобы о дочери Гаспара говорили гадости. В этой ситуации я больше думаю не об интересах и подорванном престиже своей семьи, которую так подставил Феликс своим поведением, поверь. Я думаю о том, что твоему отцу и матери хватает проблем, и еще один удар, касающейся дочери — это слишком.

Я отпустила ручку чемодана и сделала шаг вперед, вкладывая всю горечь, что копилась эти годы, в свои слова:

— Не смейте! Что вы знаете о моем отце?! Моего отца это не коснется! Мой отец давно не помнит, кто я! Вот тут, — я в яростном порыве указательным пальцем свободной руки коснулась своей головы в районе между виском и бровью, — вот тут у него давно нет никаких воспоминаний. Его хватает только на агрессивные вспышки! Вы ничего не знаете! Вы не поймете! Вы не поймете!

Мое тело поразила волна дрожи, я не могла плакать, я была в истерике, мелко и прерывисто дыша, словно обезумевшая, что пыталась доказать всему свету — никто не поймет мою боль.

— Вы не поймете… — снова повторила я, опустив голову, стеклянными глазами уставившись себе под ноги. — Никто не поймет…

Я словно вернулась на десять лет назад. Это был наш дом, тот, которого сейчас уже нет. Дом, в котором я была счастлива. Дом, в котором меня лишили детства в один миг. Крики и звуки чего — то бьющегося разбудили нас посреди ночи. Мы с братом спустились вниз и увидели, как мама старается успокоить озверевшего отца. Это уже был не мой папа. Это был чужой человек, у которого глаза практически вылезали из орбит, метали молнии, сыпали искры. Это был зверь, ничего не понимающий и не различающий. Он крушил все на своем пути, несколько раз ударив маму, пытавшуюся его остановить. Вардан бросился к ним и оттащил рыдающую и словно обезумевшую от горя постаревшую женщину, велев ей позвонить дяде. А сам попытался унять отца. Вы когда — нибудь видели, как сын утирает свои слезы, вынужденный причинять боль родному отцу, которого боготворит? Видели, как он скручивает его на полу, чтобы не дать возможности навредить и себе самому, и близким рядом? Я зажмурилась и закрыла ладонями уши, умоляя себя проснуться.

Мне было 14 лет. И все светлое, что взрастили во мне до этого, сгнило в одно мгновение, лишенное главного источника жизни — своего солнца.

Объятия дяди Дживана вернули меня в реальность. Они были теплыми и крепкими. Понимающими и принимающими. 10 лет меня никто так не обнимал.

— Тише… — прошептал он, гладя меня по макушке.

— Зачем вы так…я устала… — одними губами проговорила я и опустила голову ему на плечо.

Моя дрожь не унималась, это было страшно. Намного хуже, чем, если бы я кричала или дико рыдала. Зубы клацали, не попадая друг на друга, словно я сильно замерзла. А, возможно, это так и было. Всё внутри замёрзло, всё — мрак.