Вепрь. Феникс

— Отчего гонца не прислал?

— Дак не вышла задумка.

— Ну и известил бы.

— К чему? Ить решили же: коли гонца не будет, ты уведешь полки в Обережную. А мне там каждый человек был нужен. С каверзой ничего не вышло, но мы и так, честным оружием сумели пустить кровушку ворогу, — говоря это, Виктор скосил взгляд на Бояна. Ну-у, боярич, тебе не угодишь. Не по чести плохо. Честным оружием, кабы ни еще хуже.

— Хорошо погуляли? — А вот Градимир доволен. Такое впечатление, что после того как он увидел живого Добролюба ему уже ничто не испортит настроение.

— Неплохо получилось. Мне так думается, что более трети полка мы либо поранили, либо на тот свет спровадили.

— И все это честным оружием, — Боян буквально сочился желчью. Нет, ну что ты будешь делать.

— Дак ить мы в атаку не хаживали. Там гранатку кинем, там стрельнем, там волчью яму устроим, опять же чуть не половину ихнего пороха извели. Тайно пробрались в их лагерь и подорвали, но тут тоже все честь по чести, военной хитростью то деяние называется.

— Ты кто такой, чтобы о чести рассуждать!? — Вяткин младший даже вскочил на ноги, вперив гневный взгляд в Добролюба. Достал! Да сколько можно!?

— Я тот, кто за обиду виру кровью берет, боярич. Уже брал и случись, снова возьму.

— Добролюб, — ну вот, опять воевода вынужден встрять между этими двумя. Не следовало доклад принимать в присутствии Бояна, но не гнать же в самом деле, тот уж здесь был, когда десятник заявился.

— Уж не угрожаешь ли ты мне? — Ага, поди успокой лучше зятя.

— И в мыслях не было, — тут же открестился Виктор, чем удивил Градимира.

Вот в начале это был тот Добролюб, которого он знал. Сказал обидное слово, получи ответ, восхотел большего, получишь и больше. А тут… Что это? По всему выходит, он как бы уступает Бояну, на попятную идет и чуть не жалеет о резкости что позволил себе попервах. Чудны дела твои Боже.

— А как же понять твои слова? — Не хочет униматься этот молокосос. Спокойно. Это точно будет лишнее.

— То ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, — устало вздохнув, проговорил десятник.

— Добролюб! Много на себя берешь.

— Опять казнить станешь, воевода? — Вот ведь. Уж второй раз за последнее время кроме свирепости он еще что-то иное видит в лице этого зверя в человеческом обличии. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? — А давай. Чего уж. Подумаешь висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? Нешта не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести.

— Да ты… Ты…

— Боян, охолонь, — вздохнув остановил не находящего слов и уже хватающегося за сабельку зятя, Градимир. — Что по гульдам? Правда то что сказывал тут? — Это уже к Добролюбу.

— Все как есть правда, воевода, — отвернувшись и вперив взгляд в стену, устало ответил Виктор, — Если сегодня в чистое поле стрельцы обережненские выйдут, то ворога одолеют, хотя бы потому что огненных припасов ему не достанет для серьезного боя.

— Иди пока. Отдыхай, — как только дверь за десятником закрылась, Градимир тут же бросил гневный взгляд в Бояна. — Скажи зятек, а коли Смеяну и Ратибора ворог пожег бы, что ты стал бы делать? Лить слезы и утирать сопли? Сомневаюсь. Потому как я в тебе мужа вижу. Так чего же ты набросился на того, кто поступает так же, как, случись, поступил бы ты?

— Он смерд и…

— Он вой, — резко перебил его тесть, — и в том многие уж успели убедиться. И в десятке у него настоящие вои, кои за пояс заткнут и стрельцов наших и посадских. Не понимаешь. Ладно. Вот нас тут более двух тысяч воев, но не мы, а они, эти разбойничьи рожи чуть не полк извели. Не тот вой, кто обличием пригож и свои чистые помыслы напоказ выставляет, а тот кто делом доказывает право свое звание такое носить. Даже если они дальше и палец о палец не ударят, им уж доказывать ничего не нужно. Вот только не будет этого, потому как и далее наперед остальных будут. Я тебя уж не раз спрашивал, но на этот раз не выпущу из горницы, пока ответа не получу. Чем тебе насолил Добролюб?

— А от чего, ты так его жалуешь? — Вопросом на вопрос, с вызовом, ответил Боян.

— Стало быть, начинать нужно с меня. Будь по твоему. Трижды я тому скомороху жизнью обязан, но ни разу он меня тем не попрекнул и не напомнил об услуге своей. В третий раз, спас он не только меня, но и крепость от приступа решительного. Более тысячи людей тогда в должниках у него оказались, а ему за то, только подворье и восстановили, ни почестей, ни наград. Вместо того, я лично его за глотку ухватил и определил на службу государеву, силком определил, вот только служит он не за страх, а за совесть.

— А чего же, ты дите, что якобы его дочь, ему не отдал? Не для того ли, чтобы покрепче его привязать? Чтобы и мысли у него не было, сбежать?

— То не якобы его дочь, а самая всамделешная. А не отдал я ему ее, чтобы заставить извернуться, да самого себя превзойти. Но Отцом небесным клянусь: Зайди речь о моей личной пользе, и думки такой не было бы, но тут дело государственное. Вот и выходит, если кого и нужно в бесчестии попрекать, так то меня, а не его.

— Ты это… Батюшка, ты себя-то не кори. Чай дочке его заботу материнскую дали, какое уж тут бесчестие. Опять же, лекарка сказывала, что дитю грудное молоко хотя бы попервости надобно, слаба она, — встревожился Боян, уж больно виноватый вид у тестя получался.

— Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро, я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды, — вновь внимательный и требовательный взгляд на Бояна. — Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

— Я это…

— Чего жмешься как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

— Не надо караула, — вздохнул Боян. — Не знаю как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ить я не пустое место, я заместитель твой.

— Да как ты не поймешь. Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, потому как подадутся в лес, поди потом их сыщи, а как на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и только его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

— То я уж понял. Обида конечно была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

— А чего там-то стряслось такого, чтобы я не усмотрел. Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. Причем тут свадьба?

— Смеяна…

— Чего Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя все тянуть.

— Она как его тогда увидела, то в глазах у нее я такую жалость увидел… Не жалеют так убогих да увечных. То иной взгляд был. Словно дорог он ей. Словно сердце ей защемило. Да и в его взгляде было, что-то на боль утраты похожее. Не знаю я как это словами объяснить. Взревновал я.